Впоследствии Апраксин подвергнется обвинениям и суду. Армейская и особенно дворцовая молва заберет еще шире: его обвинят в измене. Но так ли поступал бы изменник, если возвратиться из сентября в конец августа, ко времени руководимого им сражения?
Вот как описывают эти дни Грос-Егерсдорфской битвы ученые Императорского Русского исторического общества под председательством А. А. Половцова:
«Положение нашей армии было опасно: пехота, имея возможность выйти из леса только по двум дорогам, при малейшей задержке могла подвергнуться дружному удару всей 1-й прусской линии; задержка же была неизбежна, так как обозы, бывшие при войсках, загромоздили дороги из Норкиттена в Грос-Егерсдорф и Зиттерфельде.
Главнокомандующий при помощи своих советников понял, что главная опасность угрожала нашему правому флангу, а потому и отдал ряд приказаний с целью его усиления. Эти приказания еще не были приведены в исполнение, как последовала решительная атака пруссаков.
Около 5 часов утра кавалерия принца Гольштейнского, сбив гусар и казаков и двигаясь на Удербален к южному выходу, атаковала 2-й Московский полк, отбивший эту атаку при поддержке Выборгского полка. Полки дивизии Лопухина не выждали приказания фельдмаршала и начали поодиночке пробираться сквозь обозы по дороге в Зиттерфельде и выстраиваться правее и левее 2-го Московского полка, а так как дивизия Фермора (русского военачальника. — С.О.) еще не трогалась, то прорыв боевого порядка нашей армии был неминуем.
Левальд, заметив торопливое выстраивание частей 2-й дивизии и интервал между полками Лопухина и Фермора, приказал 12-ти батальонам 1-й линии графа Дона, завязавшим уже перестрелку с дивизией Лопухина, взять «пол-оборота направо» с целью прорвать центр наших войск.
Эту атаку пришлось выдержать 11-ти слабым батальонам 2-го Московского, Киевского, Нарвского и 2-го гренадерского полков, причем правый фланг последнего был охвачен пруссаками. Охват этот не мог не отразиться, и притом критически, на ходе боя растянутой в одну линию 2-й дивизии, которая вследствие выбытия из строя генералов Лопухина и Зыбина и больших потерь (до 50 % во 2-м гренадерском и Нарвском полках) пришла в расстройство, а правый ее фланг в беспорядке начал отступать в лес.
В это «самонужнейшее время» четыре полка резерва, находившегося под начальством Румянцева и успевшего занять свое место впереди обоза, перешли в наступление и бесповоротно вырвали победу у пруссаков, ударив, в свою очередь, во фланг прусским гренадерам Манштейна и Поленца, обошедшим наш 2-й гренадерский полк, причем пруссаки «тотчас помешались и по жестоком кровавом сражении с достаточным числом своих войск, в наивящем беспорядке свое спасение бегством искать стали».
К этому времени успех боя был обеспечен и на нашем правом фланге. По тревоге бригада Салтыкова дивизии Фермора должна была податься влево для связи с Лопухиным, а обеспечение правого фланга возлагалось на часть 3-й дивизии, остальные поступили на усиление Фермора, располагавшего только 5-ю полками, которые уже и двинулись к левому флангу 2-го гренадерского полка…»{14}
Удивив закаленных пруссаков
Так с переменным успехом и необыкновенным напряжением сил завершалась эта знаменитая битва. В итоге армия Апраксина одержала полную победу над пруссаками. Правда, и потери были немалыми. Если противник потерял 2337 человек, то Русская армия — 4494. Немного радости прибавили отбитые у пруссаков трофеи, в том числе 11 пушек.
В этом сражении солдаты Русской армии проявили себя с наилучшей стороны, немало удивив даже таких закаленных во многих боях воинов, как пруссаки. Они не покидали поле боя, даже будучи ранеными. Вот, например, что пишет Степан Федорович в донесении императрице Елизавете Петровне:
«Ваше Императорское Величество приметить извольте, колико они (офицеры. — С.О.) исполняли свою должность. Словом сказать: никто не пренебрег иной, а буде кто презирал что-либо, то только жизнь свою, ибо ни один из раненых с места не сошел, и раны перевязать не дал, пока победа не одержана и дело совсем не окончено. Буде кто из генералов сам не получил, то, конечно, под тем лошадь, а под иным две ранены».
Уже на следующее утро после сражения Апраксин высылает «для рекогносцирования неприятеля» конный отряд Демолина в составе 100 гусар и 1500 казаков.
Главные же силы армии он оставляет в окрестностях Грос-Егерсдорфа. И 20, и 21 августа они заняты выпечкой хлеба из больших запасов муки. Отправляют пленных и раненых в Тильзит. Заняты и печальным делом — погребением убитых в этой кровопролитной сече. И конечно же, празднуют победу.
Почему же Апраксин не развивал наступление после выигранного сражения? Так ли уж виноват был главнокомандующий или и вовсе на нем нет никакой вины? Для ответа на эти вопросы стоит, наверное, обратиться к третейскому судье, к суждениям военного совета, а также к положению вещей, сложившихся тогда в Русской армии.
Прекрасно зная, что армия, выдвинувшаяся за границы Российской империи и временно остающаяся в Пруссии, находится в затруднительном, если не сказать тяжелом положении, Апраксин приказывает Военному совету рассмотреть положение и решить, как поступать дальше.
Казалось бы, победа диктовала единственное решение — наступление, но… начинали сказываться недостаток продовольствия, ослабление воинского состава, почти безвыходное положение при эвакуации больных и раненых и, конечно же, естественное в условиях иностранного похода неустройство тыла в Восточной Пруссии. И если признавать вынужденное отступление за измену, тогда пришлось бы признать виновным и все высшее командование апраксинской армии. А это ни в коей степени не соответствовало действительности.
Итак, армия начинает отступать, прежде всего, чтобы сохранить свои силы. Но куда идти? Решено — к Либаве (Лиепая). Кстати, уже сейчас, заранее, Апраксин требует, чтобы Конференция приказала заготавливать там продовольствие и фураж. 12 сентября фельдмаршал занимает Тильзит и делает все возможное, чтобы уклониться от боя с прусским авангардом Левальда.
Степан Федорович настолько внимательно продумывает каждый свой шаг в ретировке, что уже день спустя, 13-го, его армия достигает переправы. Весь этот день по единственному мосту через реку Неман переходит конница. День спустя, 14-го, переправляется пехота. А уже 15-го завершено строительство двух вновь устроенных мостов, по которым и завершают переправу главные силы с обозами. День спустя сюда, за Неман, отходит и русский арьергард. Поеле чего мосты спешно разбирают. И только два дня спустя Тильзит занимают пруссаки.
А между тем Конференция, вместо того чтобы действительно помочь Апраксинской армии, старается сохранить «хорошую мину при плохой игре». Уже 13 сентября она предписывает Иностранной коллегии объявить союзным дворам, что отступление Апраксина объясняется лишь недостатком провианта и фуража и трудностями подвоза этих запасов.
Но тогда что же предписывается делать самому главнокомандующему? Конференция требует от него непременно перейти в наступление и «…вновь с лучшим успехом продолжать свои операции, как то самим делом вскоре доказано будет».
Как поступает в таком случае под сильным напором Бестужева фельдмаршал? Уже в середине сентября (14-го числа) он доносит, что ввиду «переменяющихся обстоятельств» он должен отступить в Курляндию, так что о переходе 22-го числа в наступление и речи быть не может. И Конференция, явно сдерживая свой собственный пыл и укрощая амбиции, повелевает Иностранной коллегии сообщить союзным дворам уже новое «состояние дел», при котором «…справедливо мог наш фельдмаршал рассудить, что не только для нас, но и для самих союзников наших несравненно полезнее сохранить к будущей кампании изрядную армию, нежели напрасно подвергать оную таким опасностям, которые ни храбростью, ни мужеством, ни человеческими силами отвращены быть не могут».