Встретил он меня преувеличенно радостно и, крепко пожав руку, тотчас заявил, что моя книга «Теория и практика пролетарского социализма» всецело выражает то, что всегда думал он, Гапон, и что думает и к чему стремится весь трудовой русский народ.

Свою гражданскую жену, увлечённую им шестнадцатилетнюю воспитанницу приюта, где он состоял священником, Гапон представил мне небрежно.

Это была бледная, болезненная, видимо, очень робкая женщина, любовно следившая за своим властелином, готовая исполнить все его приказы — впрочем, пустячные: сходи за пивом, принеси папирос и т. п. (Не ей ли в альбом Гапон в своё время написал тот пошлый стишок? — В. А.)

Началась беседа. Я говорил о своих разногласиях с партийными социал-демократами. Гапон во всём со мною соглашался…

Вероятно, он соглашался также и с теми, кто находил мои взгляды утопическими или попросту вздорными.

Всякие программные и даже тактические разногласия казались ему несущественными, ненужными. Зачем объединяться на программе и тактике, на теории и практике, когда можно объединиться на нём, на Гапоне, на самой судьбой избранном вожде рабочего парода?

Зная о моей былой дружбе с Горьким, Гапон как нечто особенно важное показал мне письмо, полученное им от Горького незадолго до моего приезда».

Теперь это письмо Горького Гапону, написанное в августе 1905 года, широко известно. В нём он, признавая заслуги Гапона, упрекал его в стремлении изолировать рабочих от социал-демократов и писал: «До сей поры организацией рабочего класса в нашей стране занималась социал-демократическая интеллигенция, только она бескорыстно несла в рабочую среду свои знания, только она развивала истинно пролетарское миропонимание в трудящихся массах, только она социалистична, а вы знаете, что освобождение рабочего достижимо лишь в социализме, только социализм обновит жизнь мира…»

Но Гапон оставался самим собой и ничего этого не мог и не хотел понять. Поссе вспоминает дальше:

«Гапон, польщённый похвалами Горького, пояснял письмо в том смысле, что от его, Гапона, отношения, положительного или отрицательного, зависит судьба социал-демократической партии.

— Они за мной, — говорил Гапон, — ухаживают, они всеми силами тянут меня к себе, но я не поддаюсь. Я им нужен, а мне они не нужны. За мной шли на смерть десятки тысяч петербургских рабочих, пойдёт и весь русский народ, а кто пойдёт за ними? Они умеют грызться между собою из-за пустяков, но для единых решительных действий у них не хватает пороху…

Гапон таинственно и важно заявил, что пора действовать, ибо победоносная революция настойчиво стучится в дверь.

Из Англии идут корабли с оружием для русских рабочих. Придёт оружие, придёт Гапон, и восстание разольётся по всей стране.

— Но меня одного мало, — скромно замечал Гапон, — нужны помощники, нужны смелые товарищи. Кто же готов немедленно ехать в Россию и бороться за свободу народа?..

Приглашение Гапона давало мне возможность не только проехать в Россию, но и проникнуть в те рабочие слон, которые ещё не были затронуты партийной пропагандой.

С другой стороны, Гапон не внушал мне большого доверия, рассказы его о десятках и даже сотнях тысяч преданных ему рабочих, о кораблях, идущих в Россию с оружием для петербургского пролетариата, казались мне фантастическими.

Старался я заставить Гапона более подробно выяснить цель поездки, но Гапон ловко увёртывался, и я получал лишь общие фразы о готовности умереть вместе с братьями, спаянными кровью, о необходимости сблизить крестьянина с рабочим и т. д.

Не удалось мне выяснить, входит ли в план Гапона организация политических убийств. Как раз в тот момент, когда я поставил вопрос о терроре, что называется, в упор и Гапон, убегая в сторону своими тёмными глазами, задумался, как ловчее мне ответить, дверь в комнату отворилась, и на пороге появилась высокая, красивая девушка.

Очень красивые люди заставляют почувствовать свою красоту прежде, чем успеешь её рассмотреть и осознать.

Так и при появлении этой девушки я, да, вероятно, не я один, почувствовал, что она красива, не успев её рассмотреть.

Все встрепенулись, все как будто стали на момент красивее и, может быть, лучше. Гапон же весь просиял и бросился ей навстречу.

Стройная блондинка с льняными волосами, с серьёзными серыми глазами, с тонкими нервными губами, она казалась недосягаемой для этого маленького вертлявого человека, напоминающего жокея или в лучшем случае актёра, но никак не священника и народного трибуна.

И однако она пришла только к нему и только для него.

Гапон самодовольно улыбнулся, крепко пожимая её руку, а его болезненная жена, убиравшая со стола пивные бутылки, смутилась и как будто ещё более осунулась.

Вошедшая девушка (её звали Лариса Петровна. — В, А.) ни с кем из нас не поздоровалась, перекинулась с Гапоном несколькими фразами делового и, по-видимому, конспиративного характера, мало понятными для непосвящённых, и исчезла.

Не дожидаясь расспросов, Гапон стал с жаром рассказывать, что приходившая к нему девушка — необычайный человек и очень ценный товарищ. Происходит она из очень богатой аристократической семьи, имеет связи в высшем петербургском обществе, получила прекрасное образование, изучала химию в Оксфордском университете, говорит почти на всех европейских языках. Революционеркой её сделало 9 января, а до того времени она была монархисткой. Теперь она решила отдать свою жизнь на борьбу за освобождение трудового народа и будет работать вместе с нами.

…В конце концов решено было, что мы с Гапоном поедем в Стокгольм, чтобы оттуда, при содействии финляндских революционеров, пробраться в Россию, прежде всего в Петербург, для пропаганды среди рабочих всеобщей революционной забастовки».

Здесь конец первой цитаты из воспоминаний В. А. Поссе.

Вскоре после этой встречи он вместе с Гапоном отправился в Скандинавию, чтобы затем через Финляндию перебраться в Петербург, принять там пароход с оружием и развернуть среди рабочих подготовку вооружённого восстания. Таковы были планы Гапона, и он уверял, что весь рабочий Петербург с нетерпением ждёт его возвращения, чтобы немедля дать решающий бой самодержавию…

Но всё это оказалось прожектёрским враньём Гапона, который в этой поездке открылся Поссе во всей своей нравственной неприглядности и как мелкий политический авантюрист, изо всех сил изображавший из себя пророка и вождя русской революции. В поездке вместе с ним оказалась и та красивая девушка, о которой Гапон уже рассказал, что она из богатой аристократической семьи, но, поверив в него — героя революции, бросила всё и стала его боевой помощницей. На самом деле она стала его любовницей и в этом истинном звании и ехала в Россию помогать ему делать революцию. Всё это выглядело попросту отвратительно. Но и Лариса Петровна начинала понимать, что совершает трагическую ошибку. И как только Гапон заметил, что она, видя его пустое хвастовство и бездеятельность, стала в нём разочаровываться, он вдруг объявил ей, что будто бы заново осмыслил революционную силу террора и пришёл к решению, что революционным выступлениям должен предшествовать, как пролог, террористический акт против крупного царского сановника — председателя Совета министров Витте, и стал готовить её к совершению этого покушения. Возмущённый Поссе сказал тогда: «Подумайте, совершая покушение на Витте, Лариса Петровна должна почти наверное погибнуть».

— Ну что ж, и погибнет, — ответил Гапон. — Все мы погибнем.

— Но ведь вы её любите?

— Революция выше личных чувств! — воскликнул этот пошляк и циник.

Затем постепенно Лариса Петровна отошла от Гапона, и это было для неё тяжёлой драмой, ибо она всё же верила в его величие.

А Гапону просто стало не до неё. Началась эта история с пароходом «Джон Крафтон», который вошёл в Финский залив и сел на мель. Это само собой разрешило возникшую перед тем странную ситуацию, когда выяснилось, что пароход в России никто встречать не собирался и даже неизвестно, кто должен рассчитаться с капитаном.