Первых помощников для работы в обществе Гапон находит довольно быстро. Любопытно, что одним из них становится Прохор Сергеевич Кудерин — «Пахарь», который, возможно, имел и поручение охранки помогать ему, как это было с другим приближённым Гапона — рабочим Кузиным, который тоже служил в охранке. Уж больно старался Прохор Сергеевич, целыми днями ездил по городу, подыскивая помещения, мебель.

Потом возле Гапона появились и стали верными его помощниками рабочие Петров, Янов, Карелии, Иноземцев и другие. Почти все они были из рабочей аристократии, то есть имели высокую квалификацию, прилично зарабатывали и находились на хорошем счету у фабрично-заводской администрации — народ серьёзный, непьющий, хорошие семьянины.

Особо колоритной фигурой среди них был Филиппов — богатырь с окладистой бородой и трубным голосом. Если на собрание проникал нежелательный гость, Гапон немедленно поручал его заботам Филиппова — и гостя как не бывало. Был он истово верующим, потому религиозная образованность Гапона стала для него высшим словом разума и совести, даже выступая на собраниях, Филиппов обращался к нему не иначе как «отец Гапон».

Все они были людьми энергичными, деловыми и с воодушевлением занимались созданием отделений общества, оборудованием помещений. Столичный градоначальник сделал то, что обещал Гапону Зубатов: за минимальную арендную плату обществу были предоставлены хорошие помещения с большими залами для собраний и вечеров. Гапон работал, не зная устали, почти каждый вечер выступал в каком-нибудь из отделений или распоряжался на семейных вечерах, где устраивались непременные чаепития, иногда выступали лекторы, а то и артисты. Рабочие приходили на вечера семьями. Каждый вечер посвящался какой-нибудь теме. Например: «Совесть рабочего, его труд и жизнь» или «Взаимопомощь, все за одного, один за всех» — на этом вечере каждый пожертвовал по двадцать копеек, и на эти деньги был куплен хороший подарок семье рабочего, у которого родилась двойня…

(Забегая немного вперёд, расскажем: как-то на один из таких вечеров — это было уже в 1904 году, — на котором присутствовало около двух тысяч человек, приехал недавно вступивший в должность градоначальника генерал-адъютант Фулон [3]. Он сел за чайный стол вместе с рабочими, что вызвало горячее одобрение.

Мало того, генерал выступил с речью о трудном времени, переживаемом родиной в связи с войной против Японии. Чтобы с честью выйти из этого испытания, сказал он, русские люди должны быть вот такими дружными, как вы здесь, на вашем замечательном вечере, ибо в единении сила. Ему бурно аплодировали, а когда он уезжал, шумной толпой проводили до автомобиля, кричали «Ура». Фулон так был растроган, что потом побывал на вечерах и в других отделениях.)

Всё это время постоянно рядом с Гапоном — эсер Пётр Моисеевич Рутенберг. Потом Гапон будет говорить, что они познакомились чисто случайно и что их обличила родная обоим Полтава. Однако дальнейшие события дадут их сближению совсем другое объяснение. Рутенберг был активным членом эсеровской партии, и когда гапоновское общество стало о себе заявлять, ему поручили сблизиться с Гапоном и проникнуть в его общество, что он и сделал. Их дружба стала и личной, и деловой. Ещё одним на заданий, полученных Рутенбергом от своей партии, было отталкивание от гапоновских организаций социал-демократов, ограждение рабочих от их влияния. Он толково объяснял Гапону всю опасность проникновений в общество этих «подстрекателей». Гапон это понял и соответственно проинструктировал всех своих помощников. С тех пор стало правилом: стоило появиться на собрании рабочих такому «опасному» гостю, как в дело вступал богатырь Филиппов…

Не пройдёт и трёх лет, как тот же Рутенберг организует суд рабочих над Гапоном и его казнь как агента охранки. Как всё это произойдёт, мы в своё время узнаем. А пока их крепкая дружба ещё у всех на виду. И у охранки тоже…

В то летнее утро, выйдя из дома, Гапон невольно вздрогнул, увидев у своего подъезда знакомый автомобиль охранки и в нём столь же знакомого Соколова, распахнувшего дверцу:

— Садитесь, Георгий Аполлонович, Сергей Васильевич ждёт вас.

Гапон оглянулся по сторонам — не видит ли кто? Однако влез в машину, поздоровался с Соколовым и спросил обеспокоенно:

— Что случилось?

— Просто Сергей Васильевич хочет поговорить с вами, — небрежно ответил Соколов, и машина рванулась с места.

Спустя каких-нибудь десять минут Гапон уже сидел в кабинете Зубатова. Только тот встретил его совсем не так приветливо, как в прошлый раз, и сразу начал с дела:

— У меня, Георгий Аполлонович, возникла необходимость вместе с вами кое-что выяснить и уточнить, — он помолчал, заглянул в какие-то лежавшие перед ним бумаги и продолжал: — Прежде всего хочу выразить вам своё удовлетворение развёрнутой вами работой в обществе. Рассказывают, какое благотворное влияние оно оказывает на рабочих, но мне ещё не совсем ясно, что же дальше? Понимаете, Георгий Аполлонович, всякая подобная общественная деятельность однажды должна воплотиться в нечто практическое, по чему и можно будет судить, какова она. Пока ваша деятельность — только слова, а какую цель вы ставите себе впереди? Вот, к примеру, рабочие кружки в Москве сумели в своё время провести славное дело. Вы, вероятно, читали в газетах, как более пятидесяти тысяч московских рабочих организованно возложили венки к памятнику Александра Второго, предварительно пройдя шествием через всю первопрестольную. Государь назвал это волнующим праздником народной любви к династии. Вот и вы бы поставили перед своим обществом какую-нибудь подобную цель…

Гапон молчал. Он, конечно, знал о том шествии с венками и уже не раз слышал нелестные отзывы о нём своих рабочих, называвших его постыдной комедией верноподданничества под стягом полиции. Вот и Рутенберг настойчиво втолковывал ему, как нужно быть осторожным с полицией…

Переждав его молчание, Зубатов спросил:

— Вы подавали градоначальнику записку о своих дальнейших планах?

— Совершенно верно, подавал, — подтвердил Гапон, — Боясь возможных наветов и желая их предупредить, я пояснил градоначальнику более чем скромное кредо моего общества, чтобы в случае…

— Мне понятно, зачем вы писали, — перебил его Зубатов. — Это ваше писание у меня. Вот оно, — он положил жилистую руку на лежавшую перед ним папку. — Ваши мысли мне, в общем, по душе, хотя практическая цель, повторяю, не очень ясна. И я понимаю, почему вы решили поделиться своими планами с градоначальником. Но мне хотелось бы объяснить вам, что моё ведомство в качестве гаранта вашей неприкосновенности более надёжно, не говоря уже о поддержке министра Плеве.

— О да, — поспешно согласился Гапон. — Но…

Он замялся, и Зубатов рассмеялся:

— Ваше «но» мне тоже понятно, и оно меня смешит. Вы смотрите на меня и думаете: «Гарант вы, конечно, более надёжный, но тогда за моей спиной ясно просматривается полиция, а у рабочего отношение к полиции известное». Так вот, Георгий Аполлонович, давайте-ка мы этот вопрос и выясним. И ваша в Петербурге, и моя работа среди московских рабочих не является противогосударственной. Так?

— Конечно, — кивнул Гапон.

— Тогда зачем вам гаранты? Нужно только делать всё, чтобы за вашей спиной вместо меня не появились социалистические провокаторы, желающие повернуть ваше благородное дело в своих экстремистских целях. В Москве рабочие собрания уже давно отвернулись от так называемых революционеров и всяких социалистов, и поэтому там нет проблемы с полицией, ей просто нечего там делать. У меня к вам предложение — съездите в Москву, посмотрите, как там действуют рабочие объединения. Денег на поездку мы дадим.

— Мне ехать не ко времени, — ответил Гапон. — Дело в том, что именно сейчас митрополит Антоний занялся вопросом оплаты моей работы, и я…

— Мне это известно, — снова перебил его Зубатов. — Могу вам сказать, что с этим всё в порядке. Как раз сейчас вы и могли бы съездить. Я уверен, что Антоний это одобрит.