ми толками.

— И потому ты, вопреки всех и всегда, будешь моей

заступницей?

— Конечно. К чему об этих предположениях так

долго говорить; кому какое дело до нас, до нашей любви?

Посмотрите кругом, никто не занимается нами, и кто

скажет, сколько радостей и горя скрывается под этими

блестящими нарядами; дай бог, чтоб все они были так

счастливы, как я!

— Как м ы , — подтвердил Л е р м о н т о в , — надо вам

привыкать, думая о своем счастии, помнить и обо мне.

Я возвратилась домой совершенно перерожденная.

119

Наконец-то я любила; мало того, я нашла идола,

перед которым не стыдно было преклоняться перед

целым светом. Я могла гордиться своей любовью, а еще

более еголюбовью; мне казалось, что я достигла цели

всей своей жизни; я бы с радостью умерла, унеся с собой

на небо, как венец бессмертия, клятву его любви и веру

мою в неизменность этой любви. О! как счастливы те,

которые умирают неразочарованными! Измена хуже

смерти; что за жизнь, когда никому не веришь и во

всем сомневаешься!

На другой день Л<опу>хин был у нас; на обычный

его вопрос, с кем я танцевала мазурку, я отвечала, не

запинаясь:

— С Лермонтовым.

— Опять! — вскричал он.

— Разве я могла ему отказать?

— Я не об этом говорю; мне бы хотелось наверное

знать, с кем вы танцевали?

— Я вам сказала.

— Но если я знаю, что это неправда.

— Так, стало быть, я лгу.

— Я этого не смею утверждать, но полагаю, что

вам весело со мной кокетничать, меня помучить, развить

мою ревность к бедному Мишелю; все это, может быть,

очень мило, но некстати, перестаньте шутить, мне,

право, тяжело; ну скажите же мне, с кем вы забывали

меня в мазурке?

— С Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.

— Это уж ч е р е с ч у р , — вскричал Л<опу>хин, — как

вы хотите, чтобы я вам поверил, когда я до двенадцати

почти часов просидел у больного Лермонтова и оставил

его в постели крепко заснувшего!

— Ну что же? Он после вашего отъезда проснулся,

выздоровел и приехал на бал, прямо к мазурке.

— Пожалуйста, оставьте Лермонтова в покое;

я прошу вас назвать вашего кавалера; заметьте, я прошу,

я бы ведь мог требовать.

— Требовать!— вскричала я, в с п ы х н у в . — Какое

же вы имеете право? Что я вам обещала, уверяла ли вас

в чем-нибудь? Слава богу, вы ничего не можете тре­

бовать,а ваши беспрестанные вспышки, все эти сцены

до того меня истерзали, измучили, истомили, что лучше

нам теперь же положить всему конец и врозь искать

счастия.

120

Я не смела взглянуть на Л<опу>хина и поспешила

выйти из комнаты. Наедине я предалась отчаянию;

я чувствовала себя кругом виноватой перед Л<опу>хи-

ным; я сознавалась, что отталкивала верное счастие

быть любимой, богатой, знатной за неверный призрак,

за ненадежную любовь!

Притворная болезнь Лермонтова, умолчание со мной

об этой проделке черным предчувствием опутали все

мои мысли; мне стало страшно за себя, я как будто

чувствовала бездну под своими ногами, но я так его

любила, что успокоила себя его же парадоксом: «Пред­

почитать страдание и горе от любимого человека —

богатству и любви другого». «Будь что должно б ы т ь , —

сказала я с е б е , — я поступила так, как он хотел, и так

неожиданно скоро! Ему это будет приятно, а мне только

этого и надобно».

1834—1835

В первый раз, когда я увидела Мишеля после этого

разрыва и когда он мне сказал: «tu es un

ange» *, — я была вполне вознаграждена; мне казалось,

что он преувеличивает то, что называл он моим жертво­

приношением.

Я нашла почти жестоким с его стороны выставлять

и толковать мне, как я необдуманно поступила, отказав

Л<опу>хину, какая была бы это для меня, бедной си­

роты, блестящая партия, как бы я всегда была облита

бриллиантами, окутана шалями, окружена роскошью.

Он как будто поддразнивал меня.

— Я поступила по собственному убеждению, а глав­

ное, по вашему желанию, и потому ни о чем не жалею.

— Неужели одна моя любовь может все это за­

менить?

— Решительно все.

— Но у меня дурной характер; я вспыльчив, зол,

ревнив; я должен служить, заниматься, вы всю жизнь

проведете взаперти с моей бабушкой.

— Мы будем с ней говорить о вас, ожидать вашего

возвращения, нам вместе будет даже весело; моя

пылкая любовь понимает и ценит ее старческую при­

вязанность.

Он пожал мне руку, сказав:

* «Ты ангел» ( фр.) .

121

— С моей стороны это было маленькое испытание;

я верю вашей любви и готовности сделать мое счастие,

и сам я никогда не был так счастлив, потому что никогда

не был так любим. Но, однако же, обдумайте все хорошо,

не пожалеете ли вы когда о Л<опу>хине? Он добр —

я зол, он богат — я беден; я не прощу вам ни сожаления,

ни сравнения, а теперь еще время не ушло, и я еще

могу помирить вас с Л<опу>хиным и быть вашим

шафером.

— Мишель, неужели вы не понимаете, что вам

жестоко подсмеиваться теперь надо мной и уговаривать

меня поступить против моего сердца и моей совести?

Я вас люблю, и для меня все кончено с Л<опу>хиным.

Зачем вы мучите меня и выказываетесь хуже, чем

вы есть?

— Чтоб не поступить, как другие: все хотят ка­

заться добряками, и в них скоро разочаровываются, —

я, может быть, преувеличиваю свои недостатки, и для

вас будет приятный сюрприз найти меня лучше, чем

вы ожидаете.

Трудно представить, как любовь Лермонтова возвы­

сила меня в моих собственных глазах; я благоговела

перед ним, удивлялась ему; гляжу, бывало, на него и не

нагляжусь, слушаю и не наслушаюсь. Я переходила

через все фазы ревности, когда приезжали к нам моло­

дые девушки (будь они уроды) ; я каждую из них ревно­

вала, каждой из них завидовала, каждую ненавидела

за один его взгляд, за самое его пошлое слово. Но

отрадно мне было при моих поклонниках, перед ними

я гордилась его любовью, была с ними почти неучтива,

едва отвечала на их фразы; мне так и хотелось сказать

им: «Оставьте меня, вам ли тягаться с ним? Вот мой

алмаз-регент, он обогатил, он украсил жизнь мою, вот

мой к у м и р , — он вдохнул бессмертную любовь в мою

бессмертную душу».

В это время я жила полной, но тревожной жизнью

сердца и воображения и была счастлива до бесконеч­

ности.

Помнишь ли ты, Маша, последний наш бал, на кото­

ром мы в последний раз так весело танцевали вместе,

на котором, однако же, я так рассердилась на тебя?

Я познакомила тебя с Лермонтовым и Л<опу>хиным,

122

и ты на мои пылкие и страстные рассказы отвечала,

покачав головой:

— Ты променяла кукушку на ястреба.

О, ты должна верить, как искренно я тебя люблю,

потому что я тебе простила это дерзкое сравнение. Да,

твоя дружба предугадала его измену, ты все проникла

своим светлым, спокойным взором и сказала мне:

«С Л<опу>хиным ты будешь счастлива, а Лермонтов,

кроме горя и слез, ничего не даст тебе». Да, ты была

права; но я, безрассудная, была в чаду, в угаре от его

рукопожатий, нежных слов и страстных взглядов.

В мазурке я села рядом с тобой, предупредив Ми­

шеля, что ты все знаешь и присутствием твоим покро­

вительствуешь нам и что мы можем говорить, не стесня­

ясь твоим соседством. Ты слышала, как уверял он меня,