И от тебя услышать, вместо слов

Язвительной, жестокой укоризны:

Благодарю!

О, пусть холодность мне твой взор укажет,

Пусть он убьет надежды и мечты

И все, что в сердце возродила ты;

Душа моя тебе тогда лишь скажет:

Благодарю!

Средниково

12 августа9

90

На следующий день, до восхождения солнца, мы

встали и бодро отправились пешком на богомолье; пу­

тевых приключений не было, все мы были веселы, много

болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабуш­

ка ехала впереди шагом; верст за пять до ночлега или

до обеденной станции отправляли передового приготов­

лять заранее обед, чай или постели, смотря по времени.

Чудная эта прогулка останется навсегда золотым для

меня воспоминанием.

На четвертый день мы пришли в Лавру изнуренные

и голодные. В трактире мы переменили запыленные

платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить

молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он

дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревян­

ную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услы­

ша звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить,

приговаривая: «Пошли вам бог счастие, добрые господа;

а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже мо­

лодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили

полную чашечку камушков. Бог с ними!»

Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвра­

тились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суе­

тились около стола в нетерпеливом ожидании обеда,

один Лермонтов не принимал участия в наших хлопо­

тах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его

быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто

не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усажи­

ваясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив пи­

сать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся

стул против меня и передал мне нововышедшие из-под

его карандаша стихи:

У врат обители святой

Стоял просящий подаянья,

Бессильный, бледный и худой,

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою,

Так чувства лучшие мои

Навек обмануты тобою! 10

— Благодарю вас, Monsieur Michel, за ваше посвя­

щение и поздравляю вас, с какой скоростью из самых

ничтожных слов вы извлекаете милые экспромты, но не

91

рассердитесь за совет: обдумывайте и обработывайте

ваши стихи, и со временем те, которых вы воспоете, бу­

дут гордиться вами.

— И сами с о б о й , — подхватила С а ш е н ь к а , — особ­

ливо первые, которые внушили тебе такие поэтические

сравнения. Браво, Мишель!

Лермонтов как будто не слышал ее и обратился

ко мне:

— А вы будете ли гордиться тем, что вам первой

я посвятил свои вдохновения?

— Может быть, более других, но только со време­

нем, когда из вас выйдет настоящий поэт, и тогда я

с наслаждением буду вспоминать, что ваши первые

вдохновения были посвящены мне, а теперь, Monsieur

Michel, пишите, но пока для себя одного; я знаю, как вы

самолюбивы, и потому даю вам этот совет, за него вы со

временем будете меня благодарить.

— А теперь еще вы не гордитесь моими стихами?

— Конечно, н е т , — сказала я, с м е я с ь , — а то я была

бы похожа на тех матерей, которые в первом лепете

своих птенцов находят и ум, и сметливость, и характер,

а согласитесь, что и вы, и стихи ваши еще в совершен­

ном младенчестве.

— Какое странное удовольствие вы находите так

часто напоминать мне, что я для вас более ничего, как

ребенок.

— Да ведь это правда; мне восемнадцать лет, я уже

две зимы выезжаю в свет, а вы еще стоите на пороге

этого света и не так-то скоро его перешагнете.

— Но когда перешагну, подадите ли вы мне руку

помощи?

— Помощь моя будет вам лишняя, и мне сдается,

что ваш ум и талант проложат вам широкую дорогу,

и тогда вы, может быть, отречетесь не только от тепе­

решних слов ваших, но даже и от мысли, чтоб я могла

протянуть вам руку помощи.

— Отрекусь! Как может это быть! Ведь я знаю,

я чувствую, я горжусь тем, что вы внушили мне, лю­

бовью вашей к поэзии, желание писать стихи, желание

их вам посвящать и этим обратить на себя ваше внима­

ние; позвольте мне доверить вам все, что выльется из-

под пера моего?

— Пожалуй, но и вы разрешите мне говорить вам

неприятное для вас слово: благодарю!

92

— Вот вы и опять надо мной смеетесь: по вашему

тону я вижу, что стихи мои глупы, н е л е п ы , — их надо

переделать, особливо в последнем куплете, я должен бы

был молить вас совсем о другом, переделайте же его

сами не на словах, а на деле, и тогда я пойму всю

прелесть благодарности.

Он так на меня посмотрел, что я вспыхнула и, не на­

ходя, что отвечать ему, обратилась к бабушке с вопро­

сом: какую карьеру изберет она для Михаила Юрье­

вича?

— А какую он хочет, матушка, лишь бы не был

военным.

После этого разговора я переменила тон с Лермон­

товым, часто называла его Михаилом Юрьевичем, чему

он очень радовался, слушала его рассказы, просила его

читать мне вслух и лишь тогда только подсмеивалась

над ним, когда он, бывало, увлекшись разговором, с жа­

ром говорил, как сладостно любить в первый раз и что

ничто в мире не может изгнать из сердца образ первой

страсти, первых вдохновений. Тогда я очень серьезно

спрашивала у Лермонтова, есть ли этому предмету лет

десять и умеет ли предмет его вздохов читать хотя по

складам его стихи?

После возвращения нашего в деревню из Москвы

прогулки, катанья, посещения в Средниково снова

возобновились, все пошло по-старому, но нельзя было

не сознаться, что Мишель оживлял все эти удоволь­

ствия и что без него не жилось так весело, как

при нем.

Он писал Сашеньке длинные письма, обращался ча­

сто ко мне с вопросами и суждениями и забавлял нас

анекдотами о двух братьях Фее и для отличия называл

одного Fè-nez-long, другого Fè-nez-court; бедный Фене­

лон был чем-то в Университетском пансионе и служил

целью эпиграмм, сарказмов и карикатур Мишеля 11.

В одном из своих писем он переслал мне следующие

стихи, достойные даже и теперь его имени:

По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел,

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песни святой... и проч. 12

О, как я обрадовалась этим стихам, какая разница

с тремя первыми его произведениями, в этом уж

просвечивал гений.

93

Сашенька и я, мы первые преклонились перед его

талантом и пророчили ему, что он станет выше всех его

современников; с этих пор я стала много думать о нем

и об его грядущей славе.

В Москве тогда в первый раз появилась холера, все

перепугались, принимая ее за что-то вроде чумы. Страх

заразителен, вот и мы, и соседи наши побоялись оста­

ваться долее в деревне и всем караваном перебрались

в город, следуя, вероятно, пословице: на людях смерть

красна.

Бабушку Арсеньеву нашли в горе: ей только что объ­

явили о смерти брата ее, Столыпина, который служил

в персидском посольстве и был убит вместе с Грибое­

довым 13.

Прасковья Васильевна 14 была сострадательна и охот­

но навещала больных и тех, которые горевали и плакали.

Я всегда была готова ее сопровождать к бедной Ели­

завете Алексеевне, поговорить с Лермонтовым и пови­

даться с Сашенькой и Дашенькой С. 15, только что вы­

шедшей замуж. Я давно знала Дашеньку; она была дву­