с Мещериновыми; пиесы для этих представлений сочи­

нял сам Лермонтов. В детстве наружность его невольно

73

обращала на себя внимание: приземистый, маленький

ростом, с большой головой и бледным лицом, он обла­

дал большими карими глазами, сила обаяния которых

до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти,

с умными, черными ресницами, делавшими их еще глуб­

же, производили чарующее впечатление на того, кто бы­

вал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева

они бывали ужасны. Я никогда не в состоянии был бы

написать портрета Лермонтова при виде неправильно­

стей в очертании его лица, и, по моему мнению, один

только К. П. Брюллов совладал бы с такой задачей, так

как он писал не портреты, а взгляды (по его выраже­

нию, вставить огонь глаз) 3.

В личных воспоминаниях моих маленький Миша

Лермонтов рисуется не иначе как с нагайкой в руке,

властным руководителем наших забав, болезненно-са­

молюбивым, экзальтированным ребенком.

Помню характерную черту Лермонтова: он был

ужасно прожорлив и ел все, что подавалось. Это

вызывало насмешки и шутки окружающих, особенно

барышень, к которым Лермонтов вообще был неравноду­

шен. Однажды нарочно испекли ему пирог с опил­

ками 4, он, не разбирая, начал его есть, а потом страшно

рассердился на эту злую шутку. Уехав из Москвы

в С.-Петербург, я долго не встречался с Лермонтовым,

который из участника моих игр, своенравного шалуна

Миши, успел сделаться знаменитым поэтом, прослав­

ленным сыном отечества.

Во время последнего пребывания в С.-Петербурге

мне суждено было еще раз с ним неожиданно встре­

титься в Царскосельском саду. Я был тогда в Акаде­

мии художеств своекоштным пансионером и во время

летних каникул имел обыкновение устраивать себе

приятные прогулки по окрестностям Петербурга, а ино­

гда ездить в ближние города и села неразлучно с порт­

фелем. Меня особенно влекло рисование с натуры, наи­

более этюды деревьев. Поэтому Царскосельский сад,

замечательный по красоте и грандиозности, привлекал

меня к себе с карандашом в руке.

Живо помню, как, отдохнув в одной из беседок сада

и отыскивая новую точку для наброска, я вышел из бе­

седки и встретился лицом к лицу с Лермонтовым после

десятилетней разлуки. Он был одет в гусарскую форму.

В наружности его я нашел значительную перемену.

Я видел уже перед собой не ребенка и юношу, а муж-

74

чину во цвете лет, с пламенными, но грустными по вы­

ражению глазами, смотрящими на меня приветливо,

с душевной теплотой. Казалось мне в тот миг, что иро­

ния, скользившая в прежнее время на губах поэта,

исчезла. Михаил Юрьевич сейчас же узнал меня, обме­

нялся со мною несколькими вопросами, бегло рассмот­

рел мои рисунки, с особенной торопливостью пожал

мне руку и сказал последнее прости... Заметно было,

что он спешил куда-то, как спешил всегда, во всю свою

короткую жизнь. Более мы с ним не виделись.

A. З. ЗИНОВЬЕВ

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕРМОНТОВЕ

Бывши с 1826 до 1830 в очень близких отношениях

к Лермонтову, считаю обязанностью сообщить о нем

несколько сведений, относящихся к этому периоду,

и вообще о раннем развитии его самостоятельного

и твердого характера. В это время я, окончивши маги­

стерский экзамен в Московском университете, служил

учителем и надзирателем в Университетском благород­

ном пансионе, для поступления в который бабушка

М. Ю. Лермонтова Елизавета Алексеевна Арсеньева

привезла его в Москву. Осенью 1826 года я, по рекомен­

дации Елизаветы Петровны Мещериновой, близкого

друга и, кажется, дальней родственницы Арсеньевой,

приглашен был давать уроки и мне же поручено было

пригласить других учителей двенадцатилетнему ее

внуку 1. Этим не ограничивалась доверенность почтен­

ной старушки; она на меня же возложила обязанность

следить за учением юноши, когда он поступил через год

прямо в четвертый класс Университетского пансиона

полупансионером, ибо нежно и страстно любившая сво­

его внука бабушка ни за что не хотела с ним надолго

расставаться. От нее же узнал я и главные обстоятель­

ства ее жизни. Она вышла замуж по страсти и недолго

пользовалась супружеским счастьем; недолго муж ее

разделял с ней заботы о дочери, еще более скрепившей

узы их брака. Он умер скоропостижно среди семейного

бала или маскарада. Елизавета Алексеевна, оставшись

вдовой, лелеяла дочь свою с примерною материнскою

нежностью, какую, можно сказать, описал автор «Notre-

Dame de Paris» * в героине своего романа. Дочь под-

* «Собор Парижской богоматери» ( фр.) .

76

росла и также по страсти вышла замуж за майора Лер­

монтова. Но, видно, суждено было угаснуть этой жен­

ской отрасли почтенного рода Столыпиных. Елизавета

Алексеевна столь же мало утешалась семейной жизнью

дочери и едва ли вообще была довольна ее выбором.

Муж любит жену здоровую, а дочь Елизаветы Алек­

сеевны, родивши сына Михайлу, впала в изнуритель­

ную чахотку и скончалась. Для Елизаветы Алексеевны

повторилась новая задача судьбы в гораздо труднейшей

форме. Вместо дочери она, уже истощенная болезнями,

приняла на себя обязанность воспитывать внука, свою

последнюю надежду. Рассказывала она, что отец Лер­

монтова покушался взять к себе младенца, но усилия

его были побеждены твердою решимостью тещи. Впро­

чем, Миша не понимал противоборства между бабуш­

кой и отцом, который лишь по временам приезжал

в Москву с своими сестрами, взрослыми девицами,

и только в праздничные дни брал к себе сына. В доме

Елизаветы Алексеевны все было рассчитано для пользы

и удовольствия ее внука. Круг ее ограничивался пре­

имущественно одними родственниками *, и если в день

именин или рождения Миши собиралось веселое обще­

ство, то хозяйка хранила грустную задумчивость и лю­

била говорить лишь о своем Мише, радовалась лишь

его успехами. И было чем радоваться. Миша учился

прекрасно, вел себя благородно, особенные успехи ока­

зывал в русской словесности. Первым его стихотворным

опытом был перевод Шиллеровой «Перчатки» 2, к сожа­

лению, утратившийся. Каким образом запало в душу

поэта приписанное ему честолюбие, будто бы его грыз­

шее; почему он мог считать себя дворянином незнатно­

го п р о и с х о ж д е н и я , — ни достаточного повода и ни

малейшего признака к тому не было. В наружности Лер­

монтова также не было ничего карикатурного 3. Воспо­

минанье о личностях обыкновенно для нас сливается

в каком-либо обстоятельстве. Как теперь смотрю я на

милого моего питомца, отличившегося на пансионском

акте, кажется, 1829 года. Среди блестящего собрания

он прекрасно произнес стихи Жуковского к Морю и за­

служил громкие рукоплесканья. Он и прекрасно рисо-

* К ней ездил старик Анненков, Вадковские, Мещериновы, из­

редка Столыпины, подолгу гащивал приезжавший с Кавказа Павел

Петрович Шан-Гирей, женатый на племяннице Е. А. Арсеньевой, осо­

бенно пленявшей Мишу своими рассказами. ( Примеч. А. З. Зиновьева.)

77

вал, любил фехтованье, верховую езду, танцы, и ничего

в нем не было неуклюжего: это был коренастый

юноша, обещавший сильного и крепкого мужа в зрелых

летах 4.

В начале 1830 года я оставил Москву, раза два пи­