То был Лафа, буян лихой,

С чьей молодецкой головой

Ни доппель-кюмель, ни мадера,

Ни даже шумное аи

Ни разу сладить не могли.

Его коричневая кожа

Сияла в множестве угрях,

* Молодость должна перебеситься ( фр.) .

41

Ну, словом, все, походка, рожа

На сердце наводило страх.

Задвинув кивер на затылок,

Идет он, все гремит на нем,

Как дюжина пустых бутылок

Толкаясь в ящике большом.

Лафа угрюмо в избу входит,

Шинель, скользя, валится с плеч,

Кругом он дико взоры водит

И мнит, что видит сотни свеч...

Пред ним меж тем одна лучина,

Дымясь, треща, горит она,

Но что за дивная картина

Ее лучом озарена!

Сквозь дым волшебный, дым табачный,

Мелькают лица юнкеров.

Их рожи красны, взоры страшны,

Кто в сбруе весь, кто без ш<танов>

Пируют! — В их кругу туманном

Дубовый стол и ковш на нем,

И пунш в ушате деревянном

Пылает синим огоньком... и т. д.

Домой он приходил только по праздникам и воскре­

сеньям и ровно ничего не писал. В школе он носил про­

званье Маёшки, от M-r Mayeux, горбатого и остроум­

ного героя давно забытого шутовского французского

романа 32.

Два злополучные года пребывания в школе прошли

скоро, и в начале 1835 его произвели в офицеры 33,

в лейб-гусарский полк, я же поступил в Артиллерийское

училище и, в свою очередь, стал ходить домой только

по воскресеньям и праздникам.

С нами жил в то время дальний родственник и то­

варищ Мишеля по школе, Николай Дмитриевич Юрьев,

который после тщетных стараний уговорить Мишеля

печатать свои стихи передал, тихонько от него, поэму

«Хаджи Абрек» Сенковскому, и она, к нашему нема­

лому удивлению, в одно прекрасное утро появилась

напечатанною в «Библиотеке для чтения» 34. Лермонтов

был взбешен, по счастью, поэму никто не разбранил,

напротив, она имела некоторый успех, и он стал продол­

жать писать, но все еще не печатать.

По производстве его в офицеры бабушка сказала,

что Мише нужны деньги, и поехала в Тарханы (это

была их первая разлука). И действительно, Мише нуж­

ны были деньги; я редко встречал человека беспечнее

его относительно материальной жизни, кассиром был

42

его Андрей 35, действовавший совершенно бесконтроль­

но. Когда впоследствии он стал печатать свои сочи­

нения, то я часто говорил ему: «Зачем не берешь ты

ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, одна­

ко платили же ему книгопродавцы по золотому за каж­

дый стих», но он, смеясь, отвечал мне словами Гете:

Das Lied, das aus der Kehle dringt

Ist Lohn, der reichlich lohnet *.

Он жил постоянно в Петербурге, а в Царское Село,

где стояли гусары, езжал на ученья и дежурства. В том

же полку служил родственник его Алексей Аркадьевич

Столыпин, известный в школе, а потом и в свете под

именем Мунго. Раз они вместе отправились в сентимен­

тальное путешествие из Царского в Петергоф, которое

Лермонтов описал в стихах:

Садится солнце за горой,

Туман дымится над болотом.

И вот, дорогой столбовой,

Летят, склонившись над лукой,

Два всадника, большим налетом... и т. д. 36.

В это время, то есть до 1837 года, Лермонтов напи­

сал «Казначейшу», «Песню о царе Иоанне и купце Ка­

лашникове», начал роман в прозе без заглавия 37 и дра­

му в прозе «Два брата», переделал «Демона», набро­

сал несколько сцен драмы «Арбенин» (впоследствии

названной «Маскарад») 38 и несколько мелких стихо­

творений, все это читалось дома, между короткими.

В 1836 году бабушка, соскучившись без Миши, верну­

лась в Петербург. Тогда же жил с нами сын старинной

приятельницы ее, С. А. Раевский. Он служил в военном

министерстве, учился в университете, получил хорошее

образование и имел знакомство в литературном кругу.

В это же время я имел случай убедиться, что первая

страсть Мишеля не исчезла. Мы играли в шахматы, че­

ловек подал письмо; Мишель начал его читать, но вдруг

изменился в лице и побледнел; я испугался и хотел

спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал:

«Вот новость — прочти», и вышел из комнаты. Это было

известие о предстоящем замужестве В. А. Лопухиной 39.

* Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая

награда ( нем.) .

43

Через Раевского Мишель познакомился с А. А. Кра­

евским, которому отдавал впоследствии свои стихи для

помещения в «Отечественных записках». Раевский имел

верный критический взгляд, его замечания и советы бы­

ли не без пользы для Мишеля, который, однако же, все

еще не хотел печатать свои произведения, и имя его

оставалось неизвестно большинству публики, когда

в январе 1837 года мы все были внезапно поражены слу­

хом о смерти Пушкина. Современники помнят, какое

потрясение известие это произвело в Петербурге. Лер­

монтов не был лично знаком с Пушкиным, но мог и умел

ценить его. Под свежим еще влиянием истинного горя

и негодования, возбужденного в нем этим святотат­

ственным убийством, он, в один присест, написал не­

сколько строф, разнесшихся в два дня по всему городу.

С тех пор всем, кому дорого русское слово, стало из­

вестно имя Лермонтова.

Стихи эти были написаны с эпиграфом из неиздан­

ной трагедии г. Жандра «Венцеслав»:

Отмщенья, государь! Отмщенья!

Паду к ногам твоим,

Будь справедлив и накажи убийцу,

Чтоб казнь его в позднейшие века

Твой правый суд потомству возвестила,

Чтоб видели злодеи в ней пример.

Не привожу самих стихов, так как они уже напеча­

таны вполне. <...>

Нетрудно представить себе, какое впечатление стро­

фы «На смерть Пушкина» произвели в публике, но они

имели и другое действие. Лермонтова посадили под

арест в одну из комнат верхнего этажа здания Главного

штаба, откуда он отправился на Кавказ прапорщиком

в Нижегородский драгунский полк. Раевский попался

тоже под сюркуп, его с гауптвахты, что на Сенной, пере­

вели на службу в Петрозаводск; 41 на меня же полков­

ник Кривопишин, производивший у нас домашний

обыск, не удостоил обратить, по счастию, никакого вни­

мания, и как я, так и тщательно списанный экземпляр

подвергнувшихся гонению стихов остались невредимы.

Под арестом к Мишелю пускали только его камерди­

нера, приносившего обед; Мишель велел завертывать

хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью

вина, печной сажи и спички написал несколько пьес,

а именно: «Когда волнуется желтеющая нива»; «Я, ма­

терь божия, ныне с молитвою»; «Кто б ни был ты, пе-

44

чальный мой сосед», и переделал старую пьесу «Отво­

рите мне темницу», прибавив к ней последнюю строфу

«Но окно тюрьмы высоко».

Старушка бабушка была чрезвычайно поражена

этим происшествием, но осталась в Петербурге, с на­

деждой выхлопотать внуку помилование, в чем через

родных, а в особенности через Л. В. Дубельта и успела;

менее чем через год Мишеля возвратили и перевели

прежде в Гродненский, а вскоре, по просьбе бабушки

же, опять в лейб-гусарский полк. <...>

Незадолго до смерти Пушкина, по случаю политиче­

ской тревоги на Западе, Лермонтов написал пьесу вроде

известной «Клеветникам России», но, находясь некото­

рым образом в опале, никогда не хотел впоследствии

напечатать ее, по очень понятному чувству. Так как

пьеса эта публике совершенно неизвестна (если не по­