Отношение у этой семьи к быту похоже на восприятие материального римским философом Сенекой Младшим: не брезговать роскошью, пользоваться благами, но сохранять воспитанную военным детством способность все с легкостью оставить. В один момент Ростропович и Вишневская, не задумываясь, пожертвовали ради духовного роста всеми приобретенными благами. Каждый из них был испытан на прочность военным временем, но не только поэтому они могли непринужденно перестроиться, отбросив слезные вздохи по утраченному уюту. Обывательское слюнтяйство было одинаково чуждо обоим, так как вместе они изначально были настроены на духовные ценности. И поскольку сама семья отнесена в этой системе к главным источникам духовной энергии, ее интересы защищались столь же ожесточенно, как если бы велась борьба за саму жизнь. Если человеку есть для ЧЕГО жить, он может вынести любое КАК, утверждал в свое время Фридрих Ницше. Этой паре было для чего жить, они не расплескали любовь и, объединившись, умножили оптимистическую веру в себя.

Неудивительно, что уже через несколько лет после выезда из СССР они имели собственные квартиры в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Лозанне и даже в финском городке Лаппенранта. А за коллекцию предметов русского искусства, которую после смерти Мстислава Ростроповича Галина Вишневская решила продать на аукционе, российский миллиардер выложил около $ 72 млн. Но они никогда не переоценивали значение мягких диванов и венецианских зеркал; дети войны, они имели истинную шкалу ценностей в шатком мире преходящего, но при этом умело использовали материальные символы для показа стоимости своего искусства в привычном понимании обывателя.

Миссия в музыке или миссия посредством музыки

В них обоих присутствовала порода – прямое следствие их мировосприятия, нечто незримое, но наделенное энергетической составляющей, формирующее изолированность от внешнего мира даже при близком соприкосновении. Вместе они старались достойно выполнять свою миссию, будто намереваясь благодаря искусству приуменьшить долю абсурдности в трагикомическом движении человеческого общества. Их насыщенная эмоциями совместная жизнь в искусстве являлась проявлением высочайшего сопереживания, реализацией идеи равного взаимодействия и взаимного дополнения. Вклад и функции каждого почти невозможно разделить. Хотя каждый старательно брал на себя выполнение традиционных функций пола, в их семье умели сообща преодолевать любые трудности, у них было сходное отношение к рационализму и утилитарным ценностям. И все же самой выразительной чертой союза, отчетливо проступающей на размытом фоне советских семей, был сплав самобытных, совершенно неординарных характеров каждого – то, благодаря чему их семья так выделялась в своей среде и так запомнилась их современникам. Мстислав Ростропович остро чувствовал и не мог не использовать политический момент, и так было на протяжении всей жизни. Он всегда словно проверял, можно ли бесконечно проводить пальцем по отточенному лезвию без опасных последствий: то сам организовал знакомство с замкнутым и нелюдимым Солженицыным, то пригласил опального, но набирающего силу писателя пожить у них на даче, то отправлял телеграммы Брежневу, то, наконец, бросив все, в возрасте шестидесяти четырех лет рванул в Россию – защищать осажденный Белый дом и демократические ценности. Эти действия носили общественно-политический характер и придавали семье особый блеск, ибо они предполагали соучастие в жизни планеты; Ростропович, подобно дежурному врачу «скорой помощи», находился в постоянной готовности помочь окружающим.

И все-таки, даже при бросающейся в глаза активности мужа, именно Галина Вишневская оставалась в семье тем основополагающим и формообразующим элементом, который отвечает за ее выживание и здоровье. Ярче всего эта проникающая суть ее уникального характера проявилась, когда семья очутилась в творческой блокаде. В то время, когда неуемный талант Ростроповича начал растворяться в невыразимых муках невостребованности, ее воля включилась в поиск оптимального решения, как вступает в действие система самонаведения ищущей цель ракеты. «Знаю, что случилось бы, останься мы тогда в Москве. Ростроповича не было бы вообще – это точно. Он бы либо спился, либо покончил с собой, и я потеряла бы мужа, семью», – утверждала певица через много лет после драматических событий изгнания. Именно она создала парадигму выживания семьи в меняющемся мире, почти навязав ее угнетенному действительностью мужу. К тому же она обладала еще одним феноменальным качеством, сформировавшимся в детстве как результат ответа искореженной психики на разрушительное воздействие со стороны близких людей. Она научилась решительно вытеснять из души все отравляющее радость бытия. Сначала она вытеснила родителей, которые бросили ее на произвол судьбы. Причем отца, черным вороном наблюдавшего за способностью дочери выживать, она «вычеркнула из своей жизни раз и навсегда». То же с первым и вторым мужьями, которые встали на ее пути самореализации. То же случилось с друзьями, оставшимися по другую сторону баррикад. То же стало и с родиной. «…У меня не было никакой тоски по березкам, матрешкам и резным оконцам. Никакой. Я знала, что никогда не увижу своей родины. И приняла это как данность, жесткую, несправедливую, но неизбежность». В этих словах певицы, относимых к любому враждебному пространству для своей личности и своей семьи, содержится точный рецепт стойкости и выживания, способности философски оценивать настоящее и уверенно двигаться в будущее.

Немаловажным представляется и признание супругов в том, что сперва вместе работать на сцене им было нелегко. Яркая индивидуальность каждого и внимание к собственному таланту, свойственные истинным артистам, приводили к тому, что в какие-то моменты один заслонял другого. Но эти признания тем и ценны, что отражают подлинную природу их взаимоотношений, развитие стратегии в выстраиваемом браке. Жизнь семьи течет вместе или даже параллельно жизням каждого из ее архитекторов; семья – это организм, который может болеть или переживать очередной кризис, быть в поиске нового. То, что с течением времени они научились прекрасно работать вдвоем на сцене, говорит о понимании нового измерения семьи – точки приложения сил двоих с целью создать и во что бы то ни стало удержать в течение длительного времени состояние упоительной гармонии всего семейного организма. Что же касается непосредственно сцены, Ростропович и Вишневская очень скоро осознали, что ослепительная вспышка света, вдруг выхватывающая одного и создающая контрастную тень для другого, является не чем иным, как их устаревшим представлением о себе. Время сделало их единым существом, это был совершенный облик семьи, воспринимающийся аудиторией даже тогда, когда на сцене выступал только один из двоих. Они навечно склеили образы волшебным клеем своей любви, сделав общими метафизические переживания, превратив жизнь в удивительную, неповторимую сказку для двоих. «Я преклоняюсь перед успехами, перед гениальностью своего мужа. Он чтит меня как певицу. У нас разные жанры, поэтому и речи не может быть о какой-то зависти друг к другу», – вот как изменились их ощущения друг друга после сосредоточенной внутрисемейной работы. Апогея это объединение душ достигло тогда, когда они начали выступать почти без репетиций, понимая друг друга с полуслова и полувзгляда, распознавая полутона и мимолетные жесты. «Интересно, существует ли еще такой ансамбль, когда партнеры никогда по-настоящему не репетируют?» – спрашивала Галина Вишневская в воспоминаниях. «В сущности, наши концерты – это человеческое общение, которого мы были лишены в жизни, месяцами живя врозь, занимаясь каждый своим делом, и которого так недоставало мне», – признавалась женщина, подтверждая тем самым свой внутренний настрой на создание крепкой семьи. Но такая форма совместной жизни на первом этапе семейного союза принесла двойную пользу: создала прецедент постепенного, поступательного притирания (чего порой не хватает некоторым семьям) и поддержала остроту взаимоотношений, потому что после ожидания встреч муж и жена становились еще более желанны друг для друга.