- Чего тебе здесь надо, Обезьяна?

(1).  Чезира здесь ошибается: новая фашистская партия, так называемая «Республиканская фашистская партия», была создана после 8 сентября 1943 года, когда в Италии был восстановлен фашистский режим, свергнутый 25 июля.

Лысый и худой, названный обезьяной, переступая с ноги на ногу и кладя руку на приклад ружья, ответил хвастливо:

- Мы отлично понимаем друг друга, кума Кончетта. Вы очень хорошо знаете, чего мы ищем, именно вы очень хорошо это знаете.

- Честное слово, не понимаю, что ты желаешь сказать Хочешь выпить? Дать тебе вина и хлеба? Хлеба у нас мало, но я могу дать тебе двухлитровую бутыль вина и несколько сушеных фиг. Ничего другого в деревне получить нельзя.

- Вы хитрая, кума Кончетта, но я вас перехитрю,

- Что ты говоришь, Обезьяна? Разве   я хитрая?

- Да, ты хитра, твой муж хитер, но хитрее всех твои сыновья.

- Мои сыновья? Где они теперь, мои сыновья? Давно уж я их не видала, ведь они оба в Албании, сражаются, бедняжки, за короля и Муссолини, дай бог им обоим здоровья.

- Какой там еще король? У нас теперь республика, Кончетта.

- Ну тогда, да здравствует республика!

- И сыновья твои не в Албании, а здесь.

- Хорошо, если бы это было так.

- Да, они здесь, и не позже как вчера их видели около Коккуруццо,  где они  занимались спекуляцией.

- Что ты мелешь, Обезьяна? Мои сыновья здесь? Я была бы очень счастлива, если бы это была правда и я могла бы снова их обнять, зная, что они вне опасности, а не плакать все ночи напролет и не страдать больше, чем скорбящая мадонна.

- Ну, хватит. Скажи нам, где они, и перестань ныть.

- А я откуда знаю? Я могу дать тебе вина, могу дать сушеных фиг, даже немного кукурузной муки, хотя ее у меня совсем мало, но откуда я тебе возьму моих сыновей, если их здесь нет.

- Ну, что ж, попробуем пока твоего вина.

Они уселись на лужайке на стульях Кончетта, как всегда восторженная, принесла бутыль с вином, два стакана и корзиночку сухих фиг. Обезьяна, усевшись верхом на стул, выпил стакан вина и сказал:

- Твои сыновья - дезертиры. Ты знаешь, что написано в указе о дезертирах? Если мы их поймаем, они будут расстреляны. Таков закон.

А она в ответ с довольным видом:

- Правильно, дезертиров надо расстреливать... негодяев этаких... всех их надо расстрелять. Мои сыновья не дезертиры, Обезьяна.

- А кто же они, в таком случае?

- Они солдаты и воюют за Муссолини, дай ему бог сто лет жизни.

- Как же... воюют, только на черном рынке!

- Налить тебе еще вина?

Чувствуя себя припертой к стене, Кончетта предлагала выпить, а эти двое, пришедшие сюда главным образом для того, чтобы выпить, сразу соглашались и наполняли стаканы.

Мы с Розеттой сидели в сторонке на ступеньках лестницы Обезьяна, продолжая пить, не спускал глаз с Розетты; но он рассматривал ее не как полицейский, заподозривший, что у нее могут быть не в порядке документы, а как мужчина, у которого вид красивой женщины зажег в крови желание: его взгляд был устремлен на ноги и грудь Розетты Наконец он спросил у Кончетты :

- А эти две женщины кто такие?

Я не хотела, чтобы фашисты знали, что мы приехали из Рима, и поэтому поспешно ответила вместо Кончетты:

- Мы двоюродные сестры Кончетты и приехали сюда из Валлекорсы.

Кончетта тут же подхватила с энтузиазмом:

- Да, да, это мои двоюродные сестры. Чезира - дочь моего дяди, в нас течет одна кровь, и они приехали, чтобы пожить с нами, ведь это понятно: кровь не вода.

Однако эти доводы не убедили Обезьяну, который, очевидно, был  умнее,  чем  казался на первый взгляд.

- Не знал я, что у тебя есть родственники в Валлекорсе, ты мне всегда говорила, что родилась в Минтурно А как зовут эту красивую девушку?

- Ее зовут Розетта,- ответила я.

Он опорожнил стакан, поднялся с места и подошел к нам:

- Ты мне нравишься, Розетта. Нам как раз нужна прислуга, которая умела бы готовить и убирала наши кровати. Хочешь поехать с нами, Розетта?

Говоря это, он протянул руку и взял Розетту за подбородок Я тотчас же хлопнула его по руке, воскликнув:

- Руки прочь!

Он вытаращил на меня глаза, притворяясь удивленным:

- Что это на тебя нашло?

- На меня нашло то, что до моей дочери ты не смеешь дотрагиваться.

Он снял ружье с плеча и, целясь в меня, нахально крикнул:

- Ты что, не знаешь, с кем говоришь? Руки вверх. Совершенно спокойно я отвела от себя дуло ружья,

как будто это было не ружье, а деревянная ложка для мамалыги, и сказала презрительно:

- Как бы не так, подыму я вверх руки. Ты что, воображаешь, что я боюсь твоего ружья? Я знаю, для чего оно тебе служит: чтобы вымогать вино и сушеные фиги, вот для чего. Даже слепому видно, что ты нищий-побирушка - и ничего больше.

Вместо того чтобы рассердиться, он внезапно успокоился и сказал, смеясь, другому фашисту:

- Ее следовало бы расстрелять, как ты думаешь? Но тот пожал плечами и пробормотал что-то вроде:

- Не связывайся с бабой.

Тогда Обезьяна опустил дуло ружья и сказал торжественным тоном:

- На этот раз я тебя прощаю, но знай, что смерть была с тобою рядом: тронь милицию - получишь свинец

Эта фраза была написана тогда на всех стенах в Риме и в Фонди, и этот негодяй, конечно, выучил ее. Через некоторое время он добавил:

- А свою дочь ты пришлешь к нам в Коккуруццо, она будет прислуживать нам,- и никаких возражений.

Я ответила:

- Дочь мою ты увидишь разве только во сне. А наяву тебе не видать ее.

Тогда он обратился к Кончетте:

- Давай договоримся, Кончетта: мы не будем больше искать твоих сыновей, которые прячутся здесь у тебя, и ты отлично знаешь, что не миновать им ареста, если мы всерьез примемся за их поиски. Ну, а ты взамен пришлешь нам двоюродную сестричку. Договорились?

На что эта негодяйка, соглашавшаяся с самыми невероятными и преступными предложениями, ответила с обычной восторженностью:

- Ну, конечно, завтра же утром Розетта будет у вас. Я сама приведу ее, будьте покойны. Розетта придет к вам и будет кухаркой, горничной, всем, что вашей душе угодно. Завтра же утром я сама приведу ее к вам.

Из осторожности я промолчала, но кровь так и закипела у меня в жилах. Эти два негодяя посидели немного, выпили еще, потом, прихватив с собой бутыль вина и корзиночку с сухими фигами, ушли по той же тропинке, по которой пришли сюда.

Как только они скрылись из виду, я сказала Кончетте:

- Ты что, с ума сошла? Я лучше убью дочь, чем пошлю ее прислуживать фашистам.

Я сказала это довольно спокойно, потому что в глубине души была уверена, что Кончетта согласилась для виду, чтобы не перечить фашистам и не сердить их. Но, к моему удивлению, она совсем не была возмущена их претензиями.

- Не съедят они твою Розетту. А у фашистов, дорогая моя, все есть: и вино, и белая мука, и мясо, и фасоль, на обед они каждый день едят домашние макароны и телятину. Розетта будет там жить, как королева.

- Как ты можешь говорить это? Ты совсем спятила?

- Теперь идет война, а самое главное во время войны - не ссориться с тем, кто сильнее. Сегодня сила у фашистов - значит надо прислуживать фашистам. Завтра, может быть, придут англичане - и мы будем прислуживать англичанам.

- Ты что ж, не понимаешь, что они хотят заполучить к себе Розетту совсем с другой целью? Разве ты не видела, как этот негодяй смотрел все время на ее грудь?

- Ну и что ж? Не все ли равно, кто будет для нее первым, придет и ее черед, а мужчины все одинаковы. Ничего в этом ужасного нет. Ведь теперь война, а во время войны женщины не должны быть такими щепетильными и требовать к себе уважения, как в мирное время. А еще я тебе скажу: не бойся собаки, которая лает, а бойся той, которая кусает. Так-то, дорогая. Обезьяну я знаю хорошо, его первая забота - это набить себе брюхо.

Было ясно как день, что Кончетта вполне серьезно отнеслась к предложению Обезьяны купить безопасность ее сыновей, отдав ему Розетту. Я даже не могу сказать, что она по-своему была не права: если бы Розетта стала прислугой у фашистов или чем-нибудь похуже прислуги, то эти два негодяя - сыновья Кончетты - могли бы спокойно спать у себя дома, никто больше не стал бы их искать. За свободу своих сыновей она готова была заплатить моей дочерью; я сама мать и понимала, что из любви к сыновьям она вполне могла позвать на другой день фашистов и отдать им мою Розетту, никакие споры тут не помогли бы. Надо было бежать отсюда. Поэтому я изменила тон и сказала спокойно: