Наш добровольный секретарь Сережа с протокольной точностью заносит все в толстую амбарную книгу — может, в другой раз пригодится.

Основной положительный итог этого вечера — лед тронулся, мысли устремились в нужное русло.

Эту фразу считает своим долгом произнести каждый вступающий в разговор. Она, как магическое: «Сезам, отворись!», открывает дорогу самому необузданному полету фантазии.

То, что следует за этими словами, случайному человеку может напомнить обстановку в приемной врача-психиатра.

К примеру, о тех же трех загадочных камнях.

— В порядке бреда, — раздается голос с дивана. Пусть три камня — это кончики трех пальцев огромной руки.

— Да, да! А рука эта принадлежит огромной статуе, засыпанной песком, которую привезли когда-то марсиане… В порядке бреда, конечно, — добавляет Феликс, замечая недоуменные взгляды товарищей.

— Марсиане… пришельцы… Может, лучше — ушельцы?

Так раздается вторая магическая фраза, после которой умолкают самые отчаянные фантазеры.

И все начинается сначала. Идет период кругов — кругов ассоциаций.

Что такое ассоциативные круги?

Наш теоретик Шура всегда обращается за примером к жанру детектива.

Все ясно: Шульца убил Майер.

Вот это и есть первый круг ассоциаций. Первое, что приходит в голову, что лежит на поверхности.

Ну, а если Майер не убивал Шульца? Значит, его убил кто-нибудь из домочадцев? Мама Шульц, желающая получить страховку, или дети Шульц, рассчитывающие получить наследство?

Это уже менее очевидно, но все же только второй круг.

Третий круг: Шульц убил сам себя, а Майер здесь ни при чем.

А если Шульца вообще никто не убивал и сам он себя тоже не убивал?

Но это теория. А на практике далеко не всегда получается так гладко. Поэтому надо уметь вовремя остановиться, не то все забудут, о чем шла речь, при чем здесь Шульц и кто такой Майер.

Однако в телестудии нам не рассказывают истории про Шульцев и Майеров, а дают домашнее задание. Например, «ускорин» — такая маленькая штучка, которая все ускоряет. Или замедляет — это уж как нам угодно.

Что приходит в голову раньше всего?

Ускорить рост растений, ускорить очередь, в общем ускорить что-нибудь конкретное.

Готова и заманчивая форма — ускоренная съемка, которая вызывает так много смеха в «забытых лентах».

Но это неинтересно! Первое, что приходит в голову одновременно максимальному большинству, — это и есть первый круг ассоциаций.

А может быть, «ускорин» действительно существует, стоит только посмотреть внимательно вокруг себя?

Взятка, данная закройщику, — «ускорин»: быстрее будет готов костюм. Табак — «ускорин», он ускоряет, точнее, укорачивает жизнь. Бюрократ — антиускорин, тормозит прогресс. Но это отрицательные «ускорины», с ними нужно бороться.

А настоящий «ускорин» — это искристый разум, это горячее сердце, если бьется оно в человеке.

Эту мысль уже можно брать за основу, за идею. Остается найти стержень (он же красная нить), на который можно будет нанизать все эти плохие и хорошие «ускорины».

Потом, когда мы готовились уже к пятой и даже десятой встрече, бывало так, что нужная мысль упрямо не хотела осенять ничью голову. Воцарялось уныние. Голоса смолкали. И тогда в наступившей тишине раздавался ехидный голос Игоря: «А медики-то небось уже третий вариант дописывают!» Без этой фразы обходились редко. Менялись только первые слова. Сегодня это были физики, а завтра — строители. Но действовала она безотказно: древо коллективной фантазии расцветало вновь и в конце концов давало нужные плоды.

На незнакомой планете, где-то в созвездии Кита, существует разумная жизнь. Надо найти способ установить контакт с ее представителями.

Попытка создать образы шестируких или трехголовых существ, обмен информацией, который происходит с помощью математических символов, а последние, в свою очередь, якобы должны быть едиными, как едины физические законы, которые они отражают, — эта попытка отвергается начисто. Слишком уж истощена эта почва досужими научными фантастами.

А если эта разумная жизнь имеет совершенно иную форму? Кстати, какая она может быть?

после долгого умственного застоя, бывает, импровизируют прямо в стихах.

— Газообразные? Гм… Попахивает.

— Твердые!

— Это почти как мы. И вообще — было. «Техника — молодежи».

Решили — пусть будет жидкая. Кажется, «Солярис» Лема еще не был напечатан. Или никто из нас его еще не читал.

Итак, жидкие жители. Разговаривать, конечно, будут путем журчания, бурчания и прочего бульканья, жить в сообщающихся сосудах, непокорных разливать… на троих — целый каскад шуток.

Как же с ними, с жидкими, контакт установить?

Это уже ход. Даже рифмованный. Лица собравшихся веселеют: полуфабрикат готов. Его можно передавать в литературно-отделочный цех — на поэтическую кухню. В прямом и переносном смысле, потому что поэты уединились на кухне — больше сегодня негде. Здесь куски будущего произведения шлифуются, подгоняются друг к другу и частично облекаются в стихотворную форму.

За размером, не мудрствуя лукаво, обращаются к эталону:

Это продукция, проверенная временем на прочность.

К концу рабочего вечера поэты нарифмовываются так, что, возвращаясь домой, пугают кондукторов и запоздалых прохожих навязшим в зубах четырехстопным ямбом.

Постепенно домашнее задание приобретает зримые очертания. Назвать их стройными сами мы не решаемая.

Нужен эффектный конец. Что сказать «под занавес»? Чем заслужить «бурные, долго не смолкающие» аплодисменты зрителей и тихое, но столь необходимое одобрение жюри?

Думают все. Думают на работе и дома, на лекциях и в обеденный перерыв, в автобусе и на улице.

Иногда это приходит в разгар работы, прямо в телестудии (не всегда есть возможность собраться у кого-то дома, и мы устраиваемся в любой освободившейся комнате, увешанной детскими рисунками или вырезками из польского «Экрана»). Из соседней комнаты выходит слегка побледневший от волнения автор и читает срывающимся голосом:

С патетикой надо обращаться осторожно. Но в данном случае ее находят вполне уместной, и на этом работа над «ускорином» заканчивается.