Задача комбригу была поставлена простая: найти пропавшую Н-скую часть, где убит командир. Организовать оборону, зацепиться и держаться. Сколько — не сказали. Когда не знаешь, кто твой сосед слева, кто справа, всем было ясно — это верный способ попасть в окружение. А ему-то лучше всех ясно было.

«Хаос… бегут толпами… Неужели нас ждет та же судьба, что и французов. Раздавят ведь». Вспомнил, как Тухачевский, с которым служил, хотел сделать то же самое — бить «клином», что сделал Гудериан со своими танками… только еще за пять лет до немцев.

Лес кончился, дорога шла через поле. «Тормози!» — тихо приказал комбриг. «Эмка» взвизгнула тормозами и встала как вкопанная, подняв тучи пыли. Ее занесло. Она перегородила дорогу метрах в пяти от солдат. Те брели нестройной колонной куда-то в тыл, если там еще, конечно, был свой тыл. Хвост колонны терялся где-то за краем поля. Комбриг вышел, надел фуражку, механически подтянул ремень, оправил гимнастерку и незаметно расстегнул кобуру. Подошел к головной группе в колонне:

 — Стой! Кто такие? Куда идем?

Здоровый детина смотрел нагло, в упор.

 — Мы — это то, что раньше было Н-ским полком, комбриг. Краснознаменной и, ха-ха, твоей «непобедимой»… Мы-то уж свое, того, отвоевали… А тебе это зачем, командир? Любопытство — это грех!

Второй — темноволосый кавказец поменьше ростом, вертлявый, подобострастно хихикнул. Комбриг понял — это и были «его» люди, которых он уже искал вторые сутки.

 — Так. Я — комбриг Журавлёв. Ваш новый командир полка. Поворачивай-ка, ребята, оглобли!

 — Ну ты борзый, командир. Жить, что ль, надоело? Не понял? Домой мы идем. До-мо-й! Не мешай людям пройти!

В толпе кто-то засмеялся, но большинство стояло молча и смотрело угрюмо. Злые, голодные, разуверившиеся… «Шлепнут тебя сейчас бойцы, Константин Андреич, как тогда в 1917-м, когда фронт развалился, кончали офицеров. Ни Люсю больше не увижу, ни мальчишек наших…» Разумнее было бы сделать вид, что ничего не произошло, и ехать дальше. Но он — командир Красной армии. Пришел в нее добровольно, когда били большевиков… Вырос вместе с ней. Он поступить так не мог. Это — как себя предать. Вот так они и стояли целую минуту напротив и пялились друг на друга: дезертиры и упрямый «красный» командир. Казалось, что даже сверчки в поле замолчали. Тут здоровяк стал снимать с плеча свою «трехлинейку». Комбриг больше не раздумывал: рванул из кобуры «наган», что верно служил ему еще в конном строю у Буденного, когда дрались с «белыми» на Дону.

Сухой звук выстрела разорвал тишину. Здоровяк-зачинщик без вскрика повалился в пыль с дыркой во лбу. Вторая пуля ушла в «кавказца» и пробила ему шею. Тот корчился на земле, заливая все вокруг кровью. «У меня в барабане еще шесть патронов. Комбриг удивился спокойствию в своем голосе, который слышал будто бы со стороны. — Кто еще не хочет подчиниться приказу? — Молчание. — Тогда, товарищи красноармейцы, кругом, марш!»

Солдаты стали нехотя разворачиваться и побрели нестройным шагом назад — к своей смерти… Рядом шагал комбриг… Шествие смертников замыкала «эмка».

Дезертирство — это страшный грех по армейским понятиям. Этот поступок — плевок на армию, пренебрежение дисциплиной, то есть тем единственным, что и делает из разномастной толпы сплоченную армию. И подобная вольность должна быть немедленно наказана самым строгим образом, иначе она распространяется со скоростью эпидемии. К тому же подрывает не только устои армии, но и устои самого государства. Дезертир не просто враг мужчин с погонами на плечах, а враг государства.

Дезертирство — издевательство над мундиром и флагом, которому тебя заставляют присягать и служить. Профессиональный военный всегда осудит дезертира и никогда его не поймет. Потому что чье-то бегство из армии ставит под сомнение смысл его собственной жизни. А вот солдаты дезертира поймут, хотя вслух в этом не признаются. Но при удобном случае, может, и сами разбегутся: они люди подневольные и ждут только одного — скорейшего возвращения домой.

Дезертирство всегда было бичом французской армии. Возможно, из нее убегали даже чаще, чем из армий других европейских стран. Французы слишком любят жизнь, а значит, и свободу. А в армии свободы быть не может, если только это не Иностранный легион, где ты настолько свободен, насколько не нарушаешь дисциплину, которая не унижает твоего человеческого достоинства.

Верность долгу и бегство с поля боя — это две крайности, которые сопровождают любую войну со времен Античности до наших дней. Феодальные армии, больше похожие на ополчение, когда рыцарь собирал своих вассалов и отправлялся на зов своего сеньора, но в Новое время такое войско уже не могло противостоять профессионалам-наемникам. К тому же было славной традицией, когда исход сражения становился ясен, сдаваться и присоединяться к победителю. В эпоху расцвета «кондотьерства» положиться можно было только на «железную» испанскую пехоту, верных шотландских стрелков и несгибаемых швейцарцев — в этих наемных частях существовал свой «кодекс чести». Кстати, первый, кто начал успешно использовать профессиональных солдат при мощной огневой поддержке артиллерии, был француз — Карл Смелый, герцог Бургундский. Конечно, в такой армии продолжала действовать та же иерархия, что и при дворе, но зато вооружение в бургундской армии было впервые унифицировано: больше никто не приходил толпой по зову правителя, вооруженный чем попало. Войско было поделено на взаимодействующие между собой отряды — «компании», вооруженные определенными видами оружия.

До нововведений Карла в армии за работу платили по-разному: богатые и знатные получали всегда больше. Рыцарь имел двойной оклад оруженосца, а сержант пехоты получал в два раза меньше оруженосца. Грабеж побежденных — это было единственное, чем мог поправить свое материальное положение солдат. В этом смысле ничего не менялось веками.

В армии Карла Смелого был введен новый порядок: все воины получали одинаковое вознаграждение — сольд. К тому же герцог изменил роль пехоты на поле боя — до него она не была «царицей полей», а людской массой, которая если не разбегалась, то с удовольствием изрубалась на куски кавалерией. За образец герцог взял швейцарскую пехоту — наемников с длинными пиками. Они умели держать строй и отправили на небеса души многих благородных рыцарей. Они вспарывали пиками на полном скаку брюхо коня, на котором восседал шевалье в доспехах, а потом добивали поверженного всадника через забрало узким «мизерикордиа» — кинжалом милосердия.

К тому же Карл Смелый не постеснялся взять на службу «собак войны» — иностранных наемников. От них требовалось лишь верно служить герцогу и соблюдать дисциплину в бою. За это бургундский государь платил не только регулярно, но щедрее прочих правителей Европы. И из его армии не дезертировали, наоборот, для мастеров войны считалось большой честью служить под его началом.

Когда от услуг наемников стали все больше отказываться, создав «национальные» армии по всей Европе, то снова началось дезертирство. Так, в 1677 году во время похода маршала Вивонна (Vivonne) на Сицилию из 6900 его солдат разбежалось 4150. Дезертирство в старой французской армии имело массовый характер, хотя пойманных немилосердно вешали либо расстреливали. Или отправляли на галеры. Военный суд над дезертирами занимал не больше суток. Когда беглецов становилось слишком много, то практиковался варварский способ казни — «божий суд»: на расстрел выводили по трое. Осужденные тянули «билет смерти». Того, кому он доставался, привязывали к столбу, завязывали глаза и командовали «Огонь!». Оставшихся двоих «счастливцев» отправляли на галеры… Не говоря уж о наемниках, которые переставали воевать, когда им не платили деньги, или когда бои становились ожесточенными, или когда военных трофеев, добытых грабежом населения, становилось все меньше.

Что же касается королевской армии Людовиков, то вот что пишет французский военный историк XIX века М. Леон в труде «Армия прошлого режима»: «…солдат в гарнизонах содержали, как в тюрьме. За ними следили постоянно, глаз не спускали ни днем ни ночью. Тех, кого насильно забирали в королевскую армию пожизненно, в полк этапировали с теми же предосторожностями, что и каторжников. Выходы в город — только в сопровождении унтер-офицеров, особенно в начале службы. Стены казарм — как в крепости, на которых дежурят караульные. Военные патрули на улицах, в тавернах и кабаре. Одна половина армии приглядывала за другой. И, разумеется, из такой армии бежали. И тогда начиналась захватывающая охота на человека, как на зверя: за поимку дезертира был обещан большой приз! И тут обычно кадровых вояк ждала неудача, — спрятаться беглецам, особенно в сельской местности, всегда помогали местные жители: например, в 1764 году из 179 сбежавших молодых солдат из казарм в Сен-Дени поймали только двоих! В мирное время дезертиров отправляли в военные тюрьмы Лилля, Метца, Страсбурга и Безансона. Там их держали в цепях, приковав к стенам. Избивали палками. А за малейший проступок казнили…»