Изменить стиль страницы

Костя умирал дома. Ванечке было тогда почти 11 лет. Он плакал и говорил:

― Почему не могут спасти папу? Надо перелить ему всю кровь!

Временами я думаю, что в решении Сониных сыновей Вани и Алеши стать врачами большую роль сыграла чудовищно ранняя смерть их отца.

Унесенные за горизонт img_11.jpeg

На курорте в Крыму, лето 1939 г

Унесенные за горизонт img_12.jpeg

Сходня, май 1941 г. Сережа Кузнецов и его дедушка Борис Владомгрович Ермолов (известный хирург) на даче. Подпись гласит: «Сверкает солнце прямо в нос У ног сидит послушный пес».

Унесенные за горизонт img_13.jpeg

Раиса Харитоновна в период эвакуации. Свердловск, 1942 г

Унесенные за горизонт img_14.jpeg

Лето 1946 г. Истра, на даче. Василий Иванович, Александра Васильевна, Иван Васильевич, Раиса Харитоновна Кузнецовы.

Унесенные за горизонт img_15.jpeg

29 апреля 1946 г., Совинформбюро. Соломон Абрамович Лозовский и его сотрудники (справа Раиса Харитоновна)

Унесенные за горизонт img_16.jpeg

Середина 1940-х годов. Работа в Управлении пропаганды ЦК ВКП(б): Иван Васильевич Кузнецов и Сергей Георгиевич Суворов.

Унесенные за горизонт img_17.jpeg

21. 1949 г. Выступление Р.Х. Кузнецовой на митинге.

Унесенные за горизонт img_18.jpeg

22. Сергей Иванович Вавилов — президент АН СССР. Из семейного архива Ивана Васильевича.

Унесенные за горизонт img_19.jpeg

23. 11 июня 1946 г., Москва, Гоголевский бульвар. Маленький сын Володя (13 месяцев и 1 день), Соня (старшая дочь) и Раиса Харитоновна.

Унесенные за горизонт img_20.jpeg

24. Демонстрация 1 мая 1946 г., Москва. Раиса Харитоновна ― слева.

Унесенные за горизонт img_21.jpeg

25. Санаторий АН СССР «Узкое», 1956 г. Работа над новым учебником «Основы марксистской философии».

Унесенные за горизонт img_22.jpeg

Пионеры разработки «философских проблем естествознания» в СССР, слева направо: Овчинников Николай Федорович, Кузнецов Иван Васильевич, Кедров Бонифатий Михайлович, Омельяновский Михаил Эразмович. Начало 1950-х гг.

Унесенные за горизонт img_23.jpeg

25. 1950 г. Иван Васильевич с дочерью Наташей на даче в Пионерской (Подмосковье).

Унесенные за горизонт img_24.jpeg

26 апреля 1952 г. Елена Борисовна Ермолова-Кузнецова.

Унесенные за горизонт img_25.jpeg

29. 1953 г., Соня и Костя Алексеевы (студенты физического факультетг МГУ). Годовщина свадьбы.

Унесенные за горизонт img_26.jpeg

1952 г. Новая ― отдельная! ― квартира. Сережа, Наташа, Раиса Харитоновна, Иван Васильевич, Эдик

Унесенные за горизонт img_27.jpeg

32. 1957 г., Болшево, санаторий: Раиса Харитоновна навещает Ивана Васильевича.

Унесенные за горизонт img_28.jpeg

33. Рождение первого внука Ивана (литературный редактор этой книги). Июль 1954 г., на даче в Пионерской: Серафим Тимофеевич Мелюхин, Иван Васильевич, Раиса Харитоновна держит Ванечку, Соня (молодая мама), дети ― Наташа и Володя

Унесенные за горизонт img_29.jpeg

1954 г. Георгий Федорович Рыбкин, главный редактор Физматгиза.

Унесенные за горизонт img_30.jpeg

34. 1962 г., Иван Васильевич дома, в своем рабочем кабинете (фото С.Т. Мелюхина).

Унесенные за горизонт img_31.jpeg

35. 1963 г., Иван Васильевич Кузнецов ― заведующий сектором философских проблем естествознания Института философии АН СССР. Именно этот портрет и сейчас висит в секторе философских проблем физики Института философии РАН

Приложение 1. Письма Игоря ― Рае

Письмо 1 (12 янв. 29 г.)

Я не знаю, разорвешь ли ты это письмо или прочтешь его, я не знаю, как нужно обращаться к тебе ― на официальное «вы» или более привычное и дружественное «ты». Последнее естественнее ― я так и буду писать. Во мне не говорит желание оправдать себя, уменьшить свою вину перед тобой, я просто хочу объяснить... Ты можешь сказать, что это неинтересно да и не нужно тебе ― сам это понимаю, но все же пишу, Так тяжело, очень тяжело уходить из жизни любимой женщины, оставив презрение, а может быть, и ненависть к себе с ее стороны. Твое письмо, кажется единственное, я смог прочитать только в день суда, 28 декабря, т.к. оно было пришито к делу. Лишь за 20 минут до начала судебного заседания я получил в руки дело, а вместе с ним твое письмо. С болью, тяжелой болью я читал страницы, исписанные твоей рукой. В письме звучали и недоумение, и мольба о помощи тонущего человека, и отчаяние любящей женщины. Ты писала, страдая, и плакала, очевидно, а я в это время метался, как дикий зверь, по камере, зная твое состояние, сознавая свое полное бессилие помочь тебе, быть около тебя. Ты писала, что в тяжелую минуту я покинул тебя, бросив на поругание. А я в эту минуту сидел в тюрьме, неся наказание за отчаянную попытку спасти твою любовь, сохранить нашу совместную семейную жизнь.

Правда, я не сказал тебе ни слова правды, кроме «фамилии, имени и отчества». Но ведь обо мне ты сначала слышала от других ― тебе сказали, что я и кто я.

Сначала я обманывал других, а когда от этих других узнала обо мне ты, мне пришлось выбирать: или открыть тебе сразу правду и потерять тебя, т. к. вряд ли зарождающаяся, да еще в таких тяжелых для тебя условиях, твоя любовь смогла бы перебороть хотя и правду, но правду горькую.

Я выбрал более легкий для себя, да и для тебя, путь ― поддерживал в тебе неверное обо мне представление ― вначале я думал постепенно прояснить тебе все, но... добрыми намерениями дорога в ад вымощена ― я запутался, ложь следовала за ложью, обман за обманом ― я катился все быстрее и быстрее по наклонной плоскости, увлекая за собой и тебя.

Но есть и была правда в моих словах ― я действительно сделал изобретение, и изобретение ценное и важное, даже не одно, а два. Я действительно написал сценарии (да ты это сама знаешь) и был уверен, что они будут поставлены. Ты можешь пойти к председателю Осовиахима на Никольской, и он тебе скажет, что действительно сценарий был принят к постановке. То же было и на 1-ой кинофабрике. Я знал, что получу деньги из Осовиахима и за изобретение из Древтреста ― а из этого вытекал мой образ действия.

Да я и получил бы деньги, но получил бы, благодаря оттяжкам и волоките, слишком поздно ― поздно для нас (к сожалению, об этих задержках узнал, когда уже был запутан до максимума).

Может быть, и лучше было бы рассказать тебе всю правду еще тогда, но у меня не поворачивался язык, а главное, моя любовь к тебе ширилась и увеличивалась с каждым днем, и правдой была моя любовь.

Знаешь, так много хочется сказать тебе, что всего не уложишь на бумаге.

Меня судили ― я получил 3,5 года лишения свободы и еще долго, очень долго буду под замком.

Много воды утечет за это время, много людей на своем пути встретишь ты.

Слишком сильным испытаниям подвергал я твою любовь ко мне, так что вряд ли что-либо кроме презрения, а в лучшем случае жалости, осталось в твоем сердце.

Каждый ― кузнец своего счастья, свое счастье ― тебя ― я потерял, и потерял безвозвратно.