А в кабинете Козодоева произошла такая сцена.
Предложение Евгения Николаевича произвело на Нейгофа вовсе не то впечатление, какого ожидал старик.
– Так вы только за этим и привезли меня сюда? – неестественно спокойно спросил граф, когда Козодоев смолк.
– За этим, за этим. Разве плохо?
– И вы осмелились сделать мне подобное предложение?
– Вот удивительно! Отчего же мне его не сделать? Для вас тут может выйти очень выгодное предприятие.
Нейгоф стоял перед стариком, пронизывая его сверкающими взорами. Он уже не плакал, но был страшен в своем гневе и безобразии.
– Мои предки… – начал он.
– Оставьте эту музыку! – цинично-хладнокровно перебил его Козодоев. – Ваши предки, может быть, какой-нибудь там Рим спасли, а вы-то что такое? Ничтожество из ничтожеств! Грязь смрадная! А тоже… предки…
– Молчать! – загремел Нейгоф. – Не смей говорить о том, что тебе не дано… Да, я – грязь, ничтожество, но кто это «я»? Я – Минька Гусар, с кобрановских огородов, а не граф Нейгоф. За одиннадцать лет ты первый осмелился назвать меня этим именем. А оно стоит так высоко, что я не позволю оскорблять его… Я, Минька Гусар, – весь твой. Бей меня, топчи, унижай как угодно, я все снесу, а графа Нейгофа оставь… Я стал грязью, но не запятнал этого имени, не запятнал и не запятнаю! Я не отдам его неизвестно кому… Не отдам ни за что!…
– А ведь хороша невеста-то? – опять перебил его Козодоев. – Коснись меня такой случай, я о всех предках бы позабыл… Да и кто же это тебе, ваше сиятельство, сказал, что она недостойна стать твоей супругой?
– Позорное предложение – вот кто!
– Какое там позорное! Садись-ка да опрокинь еще рюмочку.
Нейгоф с презрением посмотрел на Евгения Николаевича.
– Сейчас же выпустите меня! – грозно произнес он.
– Это еще куда? Ан не пущу, – преградил ему дорогу Козодоев, – ежели не лаской, так силой не пущу.
Граф с яростным воплем кинулся на него. Старик смело выдержал напор. Но бешенство удвоило силы Михаила Андреевича. Козодоев отлетел от двери, а граф торжествующе выбежал из кабинета.
VI
Маша вернулась домой рано утром. Дом, где жил Козодоев, был старой постройки особняк с двумя ходами и несколькими свободно размещенными флигелями.
Когда Маша вошла на двор, все в доме еще спали, только ворота конюшенного сарая, находившегося в боковом флигеле, были открыты.
– Федор, а Федор! – крикнула Маша.
– Чего там? Кто спрашивает? – из конюшни вышел мужик в кожаном переднике, с мочалкой в руках. – Ты, Машутка? Ишь, она с гулянки только идет, а я уже за делом: экипаж мою. Чего тебе?
– Барин не выходил?
– Такую-то рань? Чего ему?
– Не бывало, что ли? Для него, что день, что ночь – все дела какие-то.
– Дел, видно, немало. У него в окнах недавно огонь светился. Видно, что дела. Без дела кто же всю ночь хороводиться будет.
– Как же это я попаду теперь? Поди, заперто, а на морозе ждать совсем неохота.
– Сходи, стукни, может, барин-то не спит. Говорю, огонь только что погас.
– И то схожу, попытаю счастья.
Марья направилась к крыльцу черного хода и скрылась за дверью. Прошло две-три минуты, и по всему двору разнесся отчаянный вопль.
– Машка вопит, чтой-то с нею? – кинулся на крик из своей комнатки Федор.
Девушка уже была на дворе и бессмысленно металась, неистово вопя:
– Убили, убили… барина убили!… Люди добрые, помогите!… Убийство!
Крики уже вызвали переполох. Из флигелей выскакивали полуодетые люди, от ворот бежал дежурный дворник.
– Кого убили? – раздались со всех сторон вопросы.
– Барина нашего, Евгения Николаевича! – вопила Марья.
– Козодоева?
– Его, его! Да подите же вы туда кто-нибудь! Может, еще и жив он…
– А говоришь: «убили», – заметил старший дворник, – только народ мутишь! Ежели жив, так не убийство, а покушение… Ну, идем!
– Ой, нет! – взвизгнула Марья. – Не ведите меня туда! Лучше я здесь останусь.
– Врешь! Должна идти, ежели первая на такое дело наткнулась, – подтолкнул девушку к крыльцу старший. – Ребята, вы посторонних и любопытствующих посдержите! Чего тоже лезут?… Антоха! – крикнул он одному из подручных. – Беги на пост к городовому, сообщи: так, мол, и так – происшествие.
Постанывающая от внезапного потрясения Марья, дворники, Федор и несколько наиболее энергичных любопытных поднялись по лестнице к дверям в козодоевскую квартиру.
– Ой, отпустите меня лучше! – взвизгнула уже на площадке Марья. – Увижу его – чувства лишусь!
– Полно кобениться-то! Отворяй скорее! – прикрикнул на нее старший и вошел в квартиру.
К этому времени рассвело настолько, что все можно было ясно рассмотреть.
На полу, недалеко от входной двери, в луже уже запекшейся крови лежала темная масса, напоминавшая человеческую фигуру.
– Н-да, дело, – проговорил старший, обнажая голову. – Какое тут жив.
– Вся голова вдребезги, – проговорил Федор, наклоняясь над трупом. – Эка! Каша кашей стала!
– И в самом деле! Вот так поработали! – согласился с ним один из дворников. – Даже лица не признать…
Действительно, голова трупа была вся размозжена. Черепная чашка превратилась в осколки, мозг вперемешку со сгустившейся черною кровью покрывали, как маской, всю нижнюю часть лица.
– Царство Небесное! – проговорил старший. – И кто же этакое дело натворить мог?!
– Он, он, проклятущий! – воскликнула Марья. – Гость вчерашний! Барин-покойник вчера его с Федькой неведомо откуда привез. Он и убил. Больше некому, как ему, окаянному. Барышня-то, барышня наша, Софья Карловна, ничего, поди, не знает. Спит теперь, голубушка, крепким сном, а тут такая беда стряслась. Пойти побудить ее!
Марья выбежала из квартиры и через двор кинулась к парадному ходу.
– И нам, ребята, здесь оставаться нечего, – объявил старший. – Сейчас полиция явится, выйдем-ка на лесенку. Никто ничего трогать не смей! Ну уж и дело стряслось!… Федор! Слышал, что Машутка сказала? Ты это какого же убивца к нам в дом привез?
– Я что же, Панкратий Иванович? Мое дело – сторона. Разве я могу в хозяйские дела мешаться?
– То-то „сторона“! Вот посмотрим, с которой стороны тебя к этому делу пришьют? Эх, сколько народа набилось!… Хоть бы полиция скорей приходила!
Вся лестница была запружена людьми, со двора доносился шум голосов.
– Панкратий Иванович! – крикнул снизу посланный старшим за полицией Антон. – На парадный вас требуют… Сам господин помощник туда пришли!
– Иду, иду! – и Панкратий Иванович, расталкивая народ, кинулся к парадному ходу.
– Что у вас тут случилось? Убийство? – встретил его грозным окриком помощник пристава, ожидавший старшего с двумя околоточными и несколькими городовыми. – Простите, сударыня, – с любезным полупоклоном обратился он к стоявшей около него Софье Карловне, за которой видна была дрожавшая Марья. – Евгения Николаевича ухлопали?
– Его, ваше высокоблагородие. Только мы тут ни при чем.
– А это видно будет… Не смотрите за порядком, канальи! Дежурные у ворот спят, вместо того чтобы обывателя оберегать… Дверь открыть!
– Покойник-то около черного хода лежит, ваше высокоблагородие, – пробормотал Панкратий.
– А ведете сюда! Ба-ба-ба! Мефодий Кириллович! Так скоро? – воскликнул полицейский офицер, увидав взбегавшего на площадку старичка. – Никак не ожидал! Право, вы вездесущи!
Софья Карловна вскрикнула, увидав этого старичка. Он был очень похож на Козодоева: такой же низенький, так же гладко выбрит и такой же подвижный. Разница между ними была лишь в том, что Козодоев был худощав, а этот старик имел округлую фигуру, да не носил очков, благодаря чему видны были его умные, проницательные глаза.
Он слышал, как вскрикнула Софья Карловна, и внимательно поглядел на нее.
– Уж и вездесущ! – воскликнул он, здороваясь с полицейским. – Знаете, облава за Обводным была, так я из любопытства присутствовал. А тут вдруг слышу, по телефону сообщают, ну вот и поспешил. Что тут такое? Убийство?