Однако все эти громогласные обвинения Советского Союза совершенно безосновательны, поскольку ни в договоре о ненападении, ни в секретном протоколе к нему не упоминается о возможности каких-либо силовых действий Москвы с целью реализации достигнутых советско-германских договоренностей. К тому же следует помнить, что именно это соглашение между Берлином и Москвой позволило мирно решить бессарабский вопрос летом 1940 г. Кроме того, появляются и новые версии. Так, румынский исследователь В. Вэратик полагает, что по советско-германскому соглашению «Советский Союз обязался выдвигать свои претензии на Бессарабию лишь тогда, когда правительство Румынии приступило бы к удовлетворению возможных венгерских или болгарских территориальных требований». Однако приводимые им цитаты из документов показывают, что, хотя германская сторона действительно старалась связать Москву дополнительными условиями, советское руководство умело уклонилось от их принятия[1124].

Добившись обеспечения своих интересов в Восточной Европе благодаря договору о ненападении, Советский Союз внимательно следил за развитием событий, готовясь использовать их к своей выгоде. Начало войны в Европе и пассивная позиция Англии и Франции, имевших возможность разгромить Германию уже в сентябре 1939 г., позволили СССР активизировать свою политику в отношении восточноевропейских стран и приступить к ревизии своих западных границ, навязанных ему в 1920–1921 гг. Тем самым советское руководство получило возможность вернуть контроль над территориями, большая часть которых ранее входила в состав Российской империи. Уже в сентябре — октябре 1939 г. Москве удалось вернуть утраченные в 1921 г. территории Западной Украины и Западной Белоруссии и создать военные базы в странах Прибалтики. Военно-дипломатические успехи СССР по установлению контроля над советской сферой интересов в Восточной Европе оказались прерванными Финляндией, и всю зиму 1939–1940 гг. Москва была занята войной на северо-западе, которая значительно усилила угрозу столкновения с Англией и Францией. Лишь поражение Франции в июне 1940 г. позволило советскому руководству активизировать свою политику в Прибалтике и в отношении Румынии.

Не будучи уверенным в победе той или иной европейской группировки, румынское руководство решило выждать, и буквально накануне начала германо-польской войны Румыния заверила Германию, что она останется нейтральной в случае войны в Европе и продолжит снабжать Третий рейх нефтью и продовольствием. Бухарест не собирался бросаться на защиту своего польского союзника и хотел убедиться в готовности Лондона и Парижа к войне. Пассивность Англии и Франции в войне с Германией стала уже с конца 1939 г. подталкивать Румынию в сторону более внимательного учета пожеланий Берлина. Полагая, что именно Третий рейх может стать новым защитником от возможных советских притязаний, румынское руководство, внимательно следившее за ходом европейской войны, решило с апреля 1940 г. активизировать сближение с Германией. Положение Румынии осложнялось еще и тем, что определенные территориальные претензии к ней имели Венгрия, уже давно взявшая курс на сближение с Германией, и Болгария. В этих условиях новые экономические уступки Германии рассматривались в Бухаресте как возможность заручиться ее поддержкой не только против Москвы, но и против Будапешта и Софии[1125].

В условиях разгрома Франции и поддержки советской позиции в бессарабском вопросе Германией и Италией Москва смогла решить этот затянувшийся спор с позиции силы. Сосредоточив на Днестре значительную военную группировку, СССР потребовал от Румынии наконец-то выполнить взятые на себя еще в 1918 г. обязательства и вывести из оккупированной Бессарабии румынские войска. Одновременно требовалось передать Советскому Союзу и Северную Буковину, населенную по преимуществу украинцами и имеющую важное стратегическое значение (через нее шла железная дорога, соединяющая Бессарабию и Западную Украину). Лишенная какой-либо внешней поддержки Румыния была вынуждена согласиться с советскими требованиями. Как писал в 1943 г. бывший румынский премьер-министр Татареску: «Мы отказались от войны с Советами, ибо это означало не только исчезновение румынского государства и разгром нашей армии, но и ликвидацию всего румынского господствующего класса со всеми вытекающими отсюда последствиями»[1126]. В результате советскому руководству удалось добиться прекращения затянувшейся на 22 года румынской интервенции, и бессарабский вопрос был наконец-то решен мирным путем.

В историографии неоднократно поднимался вопрос о том, были ли советские ноты Румынии от 26 и 27 июня 1940 г. ультиматумами. Как правило, советские историки старались обходить этот вопрос стороной, а зарубежные, наоборот, именно на нем акцентировали свое внимание. Для решения этого вопроса следует вспомнить, что ультиматумом называется «требование одного государства к другому, сопровождающееся угрозой применения силы в случае его невыполнения в указанный срок». Обратившись к текстам советских нот, можно увидеть, что хотя в них прямо и не говорилось об угрозе применения силы, но содержались намеки на возможность такого развития событий. Все это позволяет оценить советские требования именно как ультиматум, что, кстати, в то время вовсе не скрывалось[1127]. Но прежде чем вслед за некоторыми авторами[1128] осуждать эти методы Москвы, следует вспомнить, что ультиматум — это один из самых распространенных методов внешней политики вообще. Особенно если речь идет о взаимоотношениях крупной державы и малого государства. К тому же, говоря откровенно, никакого другого способа разрешения бессарабского вопроса в реальных условиях лета 1940 г. просто не существовало.

Понятно, что Румыния считала эти советские действия «захватом», этот же тезис был широко распространен и в антисоветской литературе послевоенного времени. Как ни странно, теперь он озвучен и в российской историографии. Так, например, E.Л. Валева пишет, что территория Бессарабии и Северной Буковины «была оккупирована союзником Германии — СССР»[1129]. Мало того что автор полностью исказила сложившуюся ситуацию, она еще умудрилась объявить Советский Союз союзником Третьего рейха. Интересно было бы услышать ее аргументы в пользу этого абсолютно бездоказательного заявления, но теперь приводить аргументы по некоторым вопросам не принято. Однако в данном случае следует отметить, что ни о каком советско-германском союзе не было и речи. Ни в одном соглашении сторон об этом не сказано ни слова, ни Москва, ни Берлин никогда не рассматривали свои отношения в этом ключе, хотя и допускали такие пропагандистские заявления, которые могли быть истолкованы как определенная тенденция дальнейшего сближения между ними. Однако дальше этого дело не пошло.

Что касается советской «оккупации» этих территорий, то, как писал по горячим следам событий американский журналист В. Максвелл, «несмотря на то, что в прессе были попытки охарактеризовать это событие как территориальный “захват”, необходимо принять во внимание три основных фактора. Во-первых, оккупация Бессарабии Румынией была захватом, и Советское правительство никогда не признавало права Румынии на эту территорию, во-вторых, при румынском господстве население Бессарабии находилось в тяжелом положении и, в-третьих, эти события были восторженно встречены жителями Бессарабии». […] «В отношении первого из этих трех факторов следует заметить, что захват Бессарабии Румынией в 1918 году был настолько вопиющим, что правительство США никогда официально не признавало его и до 1931 года не включало в своих картах Бессарабию как румынскую территорию». […] «Из событий в восточной Польше, Балтийских странах и ныне в Бессарабии и Буковине ясно видно, с чем связывают свои надежды на свободу и благосостояние простые люди малых тиранизируемых стран Европы, имея возможность сделать свой выбор». Поэтому «неудивительно, что гостеприимство, оказанное Красной армии, было очень горячим. Когда на Днестре Красной армией были наведены первые понтоны, бессарабские крестьяне плыли и перебирались вброд к лодкам, чтобы направить их в безопасное место. В селах и вдоль дорог Красную армию встречали возгласами: “Мы вас ждали 22 года!”»[1130].