Воспоминания хорошо передают атмосферу, в которой жил Маяковский, – он был словно облаком окружен стихами, и не только своими, а и стихами Блока, Хлебникова, Есенина, Асеева, Пастернака, Кирсанова, Светлова.

Черта эта – не только свидетельство широты характера. Оно воспринимается в связи с общей атмосферой жизни.

"Помню, когда я написал "Семена Проскакова", – читаем у Асеева, – Маяковский слушал его первым. Прослушав, как-то взволновался, посмотрел на меня внимательно и с какой-то хорошей завистью сказал: "Ну, ладно, Колька! Я тоже скоро кончу свою вещь! Тогда посмотрим!" В этой простодушной, мальчишеской фразе сказался весь Маяковский. Это была и высшая похвала мне, и удивительно хорошее чувство товарищеского соревнования. С ним было легко и весело работать именно из–за этого широкого размаха душевной мощи, которая увлекала и заражала собой без всяких нравоучений и теоретических споров".

С этой точки зрения особенно хочется выделить воспоминания младших современников Маяковского – М. Голодного, И. Уткина {И. Уткин, Из воспоминаний о В. В. Маяковском. Хранится в Библиотеке–музее Маяковского.}. И тот и другой не являются его непосредственными учениками, писали в иной поэтической манере, далекой от его, Маяковского, – "свободной и раскованной". Но они всегда ощущали себя в орбите его внимания.

"В своей любви ко всему живому в поэзии он был выше всяческих групп и школ", – утверждает М. Голодный.

С большой любовью рассказал о Маяковском И. Уткин. Уж кому–кому, а ему не раз приходилось испытать на себе остроту и силу Маяковского–полемиста. А ведь он сам признается: "Я был очень самолюбивым парнишкой". В своих воспоминаниях он спорит с представлением, что Маяковский "всегда нас громил, унижал". Спорит не только тем, что приводит и одобрительные отзывы Маяковского, но тем, что говорит о главном – о его "справедливой принципиальности", уважении к поэзии, к поэтическому цеху.

Очень жаль, что не написаны воспоминания о Маяковском Михаила Светлова. Есть только отдельные "штрихи". А история их взаимоотношений весьма интересна и поучительна.

В самом деле – поставьте "Гренаду" рядом со стихом Маяковского. Совершенно разные поэтические системы! Почти песенное течение слов, скользящих, будто крылатых, подчиняющихся легкому, мерному ритму, похожему на мелодию. И – стих, свободный от заданного размера, "ударный", резко отчеркиваемый паузами. Но именно Маяковский первый пришел от "Гренады" в восторг, читал ее с эстрады наизусть.

И снова, знакомясь с воспоминаниями, мы сталкиваемся одновременно с благожелательностью и требовательностью поэта. Его приветливость никогда не оборачивалась душевной размягченностью. Доброта не означала снижения оценок.

В "Заметках о моей жизни" Светлов передает разговор по телефону с Маяковским – он специально позвонил, чтобы похвалить стихотворение "Пирушка". И добавил: "Не забудьте выбросить из стихотворения "влюбленный в звезду". Это литературщина" {М. Светлов, Стихотворения, М 1959, стр. 9.}.

В первой редакции светловской "Пирушки" были выспренние слова:

Я с дороги сбивался,

Влюбленный в звезду.

Они выглядели чужеродно в стихотворении поэта, свободного от какой бы то ни было ходульности, нарочитой красивости.

В ряде воспоминаний находим материал о взаимоотношениях Маяковского и Есенина. Не будем говорить здесь об этом подробно. Отметим лишь один факт. Н. Асеев рассказывает, что Маяковский хотел привлечь Есенина к "Лефу". Состоялась специальная встреча. Но содружество в журнале не состоялось. Мы обращаем внимание не на практическую, а на "психологическую" сторону этого эпизода. Уж на что инакомыслящий, инакопишущий поэт Есенин, но его Маяковский не отвергал.

Многие мемуаристы говорят о внимании поэта не только к видным, но и к незаметным, даже вовсе безвестным авторам. Здесь выделяются воспоминания Л. О. Равича "Полпред поэзии большевизма" (Л. Равич, "Избранное", Л. 1958). Автору удалось воссоздать манеру разговора Маяковского с начинающими поэтами – его грубовато прямую, без обиняков, речь, одновременно суровую и веселую, дотошный профессиональный разбор стихов, при котором нет мелочей, беседу "на равных" – без скидок на молодость. О встречах с поэтом автор рассказал просто и скромно.

О прямоте суждений Маяковского говорят многие – К. И. Чуковский, Д. Д. Шостакович, Л. Евреинова. Особенно характерен эпизод, рассказанный Борисом Ефимовым.

"Поэт по–хозяйски перебирает лежащие на столе рукописи, берет один из моих рисунков.

– Ваш?

– Мой, Владим Владимыч.

– Плохо.

Я недоверчиво улыбаюсь. Не потому, что убежден в высоком качестве своей работы, а уж очень как-то непривычно слушать такое прямое и безапелляционное высказывание. Ведь обычно принято, если не нравится, промолчать или промямлить что-нибудь маловразумительное...

Таков был простой, прямой и предельно откровенный стиль Маяковского. В вопросах искусства он был непримиримо принципиален даже в мелочах, не любил и не считал нужным дипломатничать, кривить душой, говорить обиняками и экивоками".

Воспоминания о Маяковском важны для нашего сегодняшнего искусства, помогают созданию рабочей, чистой, "проветренной" атмосферы, прямых, откровенных, товарищеских отношений.

Мемуары – важный источник для изучения жизненного и творческого пути поэта. Конечно, они не раскрывают этот путь полно и последовательно (такой задачи и не ставил себе никто из мемуаристов). Но без них трудно представить себе его биографию.

О детских годах Маяковского рассказывают его мать – Александра Алексеевна, старшая сестра Людмила Владимировна ("Пережитое", изд. "Заря Востока", Тбилиси, 1957). Для этого периода, естественно, воспоминания родных особенно ценны. Правда, иногда родные склонны ограничивать смысл стихов поэта семейными, бытовыми рамками. Так, сестра Маяковского, говоря о московской городской "тесноте", резко заметной после "багдадских небес", иллюстрирует свою мысль стихами: "В одном из первых стихотворений – "Я" ("Несколько слов обо мне самом") – Володя выразил это словами:

Кричу кирпичу,

слов исступленных вонзаю кинжал

в неба распухшего мякоть".

Ясно, что смысл стихотворения шире такого непосредственно биографического истолкования.

О годах учения в Кутаисской гимназии вспоминают учителя Маяковского, в частности, Всеволод Александрович Васильев {См. его статью – "Кутаисская гимназия времени пребывания в ней В. В. Маяковского (1903–1905)". – Сборник научных трудов Пятигорского педагогического института, вып. II, серия историко–филол., Пятигорск, 1948. Эти и другие воспоминания приводятся в содержательной книжке Г. Бебутова "Ученические годы Владимира Маяковского (Кутаисская гимназия)", изд. "Заря Востока", Тбилиси, 1955.}. Педагог, внимательно наблюдавший за своим учеником, отмечает внутренний перелом, который происходит в годы революционных событий 1905 года. Он говорит о "новом Маяковском, которого еще не знал".

Затем – переезд в Москву, участие в революционном подполье, "одиннадцать бутырских месяцев".

Воспоминания профессиональных революционеров И. Б. Карахана, С. С. Медведева, И. И. Морчадзе, В. И. Вегера (Поволжца) рисуют конкретную обстановку, в которой юноша получал боевое крещение. Он вступил в партию в трудные годы, когда, как пишет И. И. Морчадзе, интеллигенция "спасалась" от революции, отходила, многие переставали узнавать знакомых революционеров, отрекались от "красного" прошлого.