Первый спектакль, в котором мы с Георгием Павловичем играли вместе, был «Господин Дюруа» по «Милому другу» Мопассана. Вначале я играла уличную проститутку Рашель. У меня был черный паричок с челкой до самых глаз и алое атласное платье. Затем режиссер Эммануил Краснянский «повысил» меня, и я получила роль Клотильды — постоянной любовницы «милого друга». Жоржем Дюруа неизменно оставался Георгий Павлович. Он блистал в этой роли. Буквально искрился в ней. Был неотразим, элегантен, сексуален — истинный парижанин, ловелас, любитель женщин.

Играть с ним было наслаждением. Работал он очень серьезно — тщательно разрабатывал рисунок роли, но сам процесс игры был для него веселым праздником. Он был неисчерпаем на выдумки, розыгрыши, постоянно смешил нас, очевидно, это ему создавало хорошее настроение и нам, его партнерам, тоже. В то время, чтобы постановку разрешили к выпуску, надо было придумывать какие-нибудь уловки, дабы притупить бдительность власть предержащих. В театре решили, что нельзя, чтобы в спектакле речь шла только о любовных похождениях Дюруа. Необходимо создать социальный фон, рабочую среду. И вот в первом действии в сцене в кафе, где сидели проститутки и где Дюруа знакомился с Рашелью — своей первой возлюбленной, какая-то певица должна была петь революционную песню о седом капрале. Там было несколько куплетов. Каждый начинался со слов «В пустынных огненных песках». Этот несчастный капрал в первом куплете шагал, затем сидел, а в последнем уснул.

Вот начинается эта сцена, мы, проститутки, сидим за столиками, а перед нами выступает эта певица. Она благополучно поет первые куплеты. Начинает последний. Произносит «В пустынных огненных песках»… делает паузу, и вдруг Георгий Павлович тихо произносит: «Насрал седой капрал». Нетрудно представить, что произошло дальше, — певица петь уже не могла, а мы чуть не попадали со стульев.

Его же самого рассмешить на сцене было трудно. Он при всем своем остром чувстве юмора человек несмешливый.

В «Милом друге», по замыслу режиссера, я должна была в моменты наших ссор дать ему пощечину. Жорик этого страшно боялся, пытался построить мизансцену так, чтобы этого избежать, увертывался, но я была непреклонна и иной раз, войдя в раж, ударяла его то одной ладонью, то, если он уворачивался, — другой.

Затем я много раз играла с ним — была то его женой, то любовницей, то дочкой. В «Бидермане и поджигателях» М. Фриша мы тоже были мужей и женой. В конце действия лежали рядом в гробах, и он мне тихо сказал: «Представь себе, на самом деле мы, наверное, так и будем лежать».

Георгий Павлович очень надежный партнер, партнер-джентльмен. Он никогда не стремился премьер-ствовать, старался быть на равных, нежно, любовно, бережно уступал партнерше. Его тональность в дуэте — это те «полшага», на которые он как бы пропускает партнершу вперед.

К работе он относится очень вдумчиво. Полностью отдаваясь своей роли, он как бы со стороны замечает любую промашку партнера. Если дает совет, то очень конкретный — «Говори почетче! Поставь точку!». Он очень образован в театральном деле, очень грамотен в своей профессии.

В «Вишневом саде» А.П. Чехова, который шел у нас на малой сцене, он играл Фирса, а я Шарлотту. Мы работали очень серьезно, изучали все материалы, связанные с этой пьесой, и выяснили, что там есть сцена между Фирсом и Шарлоттой, которую обычно в театрах не играли. Фирс-то, оказывается, в свое время убил человека. Мы восстановили эту сцену и потом играли ее в этом варианте.

В конце пьесы, как всем известно, Фирс умирает. На малой сцене нет кулис, и нам, находящимся вне сцены, было трудно понять, что с ним происходит в данный момент. Андрей Миронов обычно справлялся: «Фира (так он называл Фирса) уже агонизирует?» Как-то мы вышли кланяться, а он еще «не умер». После этого мы попросили его как-нибудь обозначать свою кончину. Договорились, что он будет бросать палку.

Он замечателен тем, что, имея внешность типичного героя-любовника, никогда не гнушался характерными ролями, не боялся портить свою внешность -спокойно мог приклеить уродливый нос или усы. Но при всем том ему удавалось оставаться элегантным, ироничным, красивым мужчиной. Таким он был в спектакле «Пена» по пьесе С. Михалкова, где он играл Махонина — этакого «нового русского» 1970-х годов, — а я его жену. Характер он ухватил очень точно и был весьма современен.

Я понимаю, как трудно бывает герою-любовнику перейти на характерные роли, но как потрясающе он вдруг в «Самоубийце» Николая Эрдмана сыграл Аристарха Доминаковича Гранд-Скубика — старого интеллигента, такого постаревшего Баяна с замашками интеллигентного человека. Он, с висящими, грязными, седыми патлами, с трясущейся головой, ходил в какой-то рваной панаме, но вместе с тем в нем оставалось нечто весьма аристократичное.

Я всегда восхищалась им как актером, мы друг другу всегда симпатизировали.

К старости люди меняются, а он остался таким же, каким был. С такими же хулиганскими шутками, с таким же живым глазом, подмечающим все смешное. Его возраст не поменял его сущности. Ему все интересно, важно, он любопытен ко всему, всегда доброжелателен. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из труппы почувствовал себя стесненным в его присутствии. Я вижу, с какой радостью он приходит в театр, общается, матерится, рассказывает про свой любимый футбол. С ним можно посплетничать, рассказать, у кого с кем роман, — его все это интересует. Театр живет в нем постоянно. На сцене и вне сцены. Он видит театральное во всем — в людях, в житейских ситуациях.

Совсем недавно мы выпустили пьесу Де Филиппе «Неаполь — город миллионеров». Я все время вспоминала, как мы с ним вместе играли в давней постановке пьесы Эдуардо Де Филиппе «Ложь на длинных ногах». Жорик все время стоял у меня перед глазами. В это время он плохо себя чувствовал и прийти в театр не мог, но по телефону непременно интересовался: «Как там Оля справляется? Как идут репетиции?»

Он Богом одаренный артист. Очень ощущающий сцену, форму, которая не затмевает содержание. Почти двадцать лет назад Андрей Миронов поставил в нашем театре «Бешеные деньги» А.Н. Островского, где Георгий Павлович блестяще сыграл Григория Борисовича Кучумова. Рождение «новых деловых людей» во времена Островского, пережитое Россией в 90-е годы XX века — вновь стало явлением чисто российским. Георгий Павлович продолжал играть Кучумова. Наши гримерки рядом. Как-то он пришел ко мне перед спектаклем и сказал: «Детка, не смотри на мои ботинки. У меня ноги больные. Я буду играть не в тех ботинках, что раньше, а в тех, что пошире». Я ответила: «Жорик, неужели я на ваши ноги стану смотреть. Я знаю, в каких бы вы ботинках ни вышли, все равно играть будете великолепно». Конечно, Жорик, как и все мы, за эти годы изменился. Он был моложавым вальяжным мужчиной, а теперь стал старше. Но он и играет эту роль совсем по-другому. Теперь его Кучумов стал даже страшнее и трагичнее.

Наш театр ограничен в жанре, но совсем недавно в другом театре он прекрасно сыграл «Скупого». Не знаю, как бы он сыграл короля Лира, но понимаю, что его мастерства, его внутреннего ощущения жизни хватило бы и на другие большие роли. Жорик может играть почти все. И хочет играть. Он не наигрался. Запас сил у него есть, и я бы хотела, чтобы он не кончался.

Большой ребенок

Говорить о нем — это улыбаться и причмокивать от восхищения, как смакуют память о хлебосольном столе уникальной хозяйки.

Можно сказать, что я знаю Георгия Павловича очень давно, ибо я видела его замечательные работы в театре. Он всегда великолепен. В свое время меня совершенно пленил его Пишта в спектакле «Проснись и при!». К сожалению, актер цепями «прикован к дням своим…», и многие его классические роли я, увы, уже не смогу оценить. Но недавно я видела его в «Бешеных деньгах», спектакле довольно-таки старом, он просто летал по сцене, кружил птицей за своей молоденькой партнершей, и наблюдать за ним было наслаждением. А еще школьницей с упоением смотрела ту серию «Знатоков», в которой он сыграл обаятельнейшего подлеца, начальника мусорной свалки Евгения Евгеньевича. Это был советский мафиози, но такой обаятельный, что не поддаться его обаянию было невозможно. Это было очень необычно, как сочетание клубники с горчицей.