Изменить стиль страницы

Парижский театральный мир разделился тогда на тех, кто радовались, что они наконец избавились от неукротимой Сары с ее вечными капризами, и тех, кто сожалели, что не имеют больше возможности восхищаться ею на сцене «Комеди Франсез». Сарсе был из числа вторых, хотя и не пощадил ее во время первого английского турне. Витю тоже отправился в путь, уж его-то никак нельзя было заподозрить в снисходительности к Саре, однако и он писал: «Никто не усомнится в искренности моего восхищения, если я скажу, что в пятом акте Сара Бернар поднялась на недосягаемую высоту по драматической силе и художественной достоверности. <…> Если бы парижская публика слышала, если она когда-нибудь услышит вчерашний душераздирающий крик мадемуазель Сары Бернар „Я не хочу умирать, я не хочу умирать!“ — то разразится рыданиями и овациями».

В своих мемуарах Сара говорит об этом кратком лондонском опыте как о возрождении, позволившем ей осознать счастье вновь обретенной свободы. Сара лучше спала, ела с большим аппетитом и вернулась вполне здоровой, чтобы провести несколько дней в Париже, прежде чем в июле и августе отправиться в Брюссель и Копенгаген, где она покажет «Адриенну Лекуврёр» и «Фруфру». Там ее в исступленном восторге встретила толпа почитателей, это положило начало грядущим триумфальным встречам. В Брюсселе она играла в театре «Ла Моннэ», а в Копенгагене в «Королевском театре», где ее наградили орденом «За заслуги». Накануне отъезда Сары был дан торжественный ужин, и там она учинила новый скандал, на сей раз дипломатический. Барон Магнус, посланник Пруссии, подняв бокал, провозгласил тост за Францию и ее артистов, на что Сара, не забывшая войны 1870 года, ответила дрожащим от волнения голосом: «Что ж, выпьем за Францию, но только за всю Францию, всю целиком, господин министр Пруссии!» — намекая на аннексию Пруссией Эльзаса и Лотарингии, отошедших к ней согласно Франкфуртскому договору. Дипломатический инцидент наделал много шума и возвеличил в глазах французов Сару, наделив ее новой, неофициальной миссией — представлять за границей Францию.

Отплытие в Америку было намечено на 15 октября, связанных с отъездом приготовлений было много, Сара заполняла десятки чемоданов театральными костюмами, собственной одеждой, обувью и вместе с тем принимала раздосадованных друзей, толпившихся у дверей ее особняка. Жирарден пытался отговорить ее, убеждая не ввязываться в подобную авантюру, а Феликс Дюкенель неожиданно решил организовать в сентябре 1880 года небольшое турне по Франции: «Двадцать восемь дней Сары Бернар». Меньше чем за месяц она даст двадцать пять спектаклей, а это настоящий подвиг, если учесть утомительность переездов.

В последние дни, предшествовавшие ее отъезду, Эжен Бертран, директор «Варьете», предложил актрисе подписать контракт, предполагавший по ее возвращении постановку в театре «Водевиль», которым руководил его брат, новой пьесы Викторьена Сарду. Он предложил невероятную сумму в полторы тысячи франков за каждое представление, и она подписала контракт на предусмотренные пятьдесят спектаклей. Успокоившись относительно будущего, Сара поручила малолетнего сына своему дяде и 15 октября 1880 года в Гавре ступила на палубу парохода «Америка».

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ МУЗА: ПЕРВОЕ ТУРНЕ В АМЕРИКУ. Октябрь 1880 — май 1881

Я так мало путешествовала, что не помнила себя от радости.

Сара Бернар. Моя двойная жизнь

Труппа, ехавшая с ней в Америку, была довольно посредственной, среди актеров Саре предстояло быть единственной звездой. В последний момент взамен заболевшей Жанны Бернар принять участие в турне пригласили Мари Коломбье, бывшую соученицу Сары по консерватории и подругу сумасшедших вечеров в галантных компаниях. Морис был еще слишком мал, чтобы сопровождать ее, зато едет верная госпожа Герар. Плавание должно было продлиться двенадцать дней. В первое время не обошлось без трудностей: роскошно обустроенная каюта с ее инициалами повсюду, множество специальных шкафов для платьев, все так, но Сару мучает морская болезнь, и она целыми днями лежит в постели. И все-таки кое-какие истории, связанные с этим плаванием, нашли отражение в ее книге. Так, во время одной из прогулок по палубе Сара встретила некую даму в черном, которой помогла удержаться и не упасть с лестницы из-за качки. Оказалось, то была вдова Линкольна, ее муж, шестнадцатый президент Соединенных Штатов, погиб от руки актера Джона Уилки Бута. И Сара, всегда готовая придать самый что ни на есть драматический смысл событиям своей жизни, подчеркивает иронию судьбы, заставившей ее спасти женщину, чей муж был убит человеком той же профессии, что и она сама. Не могла она остаться равнодушной и к жутким условиям путешествия третьим классом для эмигрантов, составлявшим разительный контраст с окружавшей Сару роскошью. В мемуарах она рассказывает о родах одной из своих подопечных эмигранток. Некоторые из ее описаний проиллюстрировал Гюстав Доре.

«Все смешалось в этом человеческом муравейнике, — вспоминала Сара, — мужчины, женщины, дети, лохмотья и банки консервов, апельсины и миски, косматые головы и лысины, приоткрытые рты девушек и сжатые губы мегер, белые чепчики и красные платки, протянутые в надежде руки и кулаки, готовые отразить жестокий удар судьбы. Я видела едва прикрытые тряпьем револьверы и ножи, спрятанные за поясом. Из-за качки какой-то головорез выронил сверток, обмотанный тряпками, оттуда показались небольшой топор и кастет».

Как только морская болезнь отступила, Сара берет на себя руководство труппой и устраивает репетиции, с жаром изучая роли и пьесы. Жарретт тоже не терял времени, на суше ему помогал другой импресарио по имени Эбби, прибытие актрисы было подготовлено с размахом, организована беспримерная кампания в прессе, обращавшая, впрочем, внимание скорее на чудачества французской звезды, нежели на ее актерский талант. В Париже два американских репортера, нанятые стараниями Жарретта, сопровождали Сару во время визитов к портным, они отмечали малейшие детали ее уборов и костюмов, чтобы сообщить об этом своим любопытным читательницам. Французские журналисты с удовольствием высмеивали этих специальных корреспондентов, экспертов в области женских туалетов. Так, 14 октября газета «Тан» печатает статью под названием «Сара Бернар и ее репортеры».

Прибытие в Нью-Йорк уже само по себе стало приключением: чтобы проложить путь судну в порт, ударами заступа пришлось разбивать глыбы льда на замерзшем Гудзоне. Сара не преминула увидеть в этом некий романтический образ и счастливое предзнаменование успеха: «Бледное розовое солнце поднималось, рассеивая туман, и заливало светом лед, рассыпавшийся под ударами рабочих на тысячи сверкающих кусочков. Я вступала в Новый Свет посреди ледового фейерверка». Но, едва успев насладиться поэзией первых мгновений, она должна была предстать перед толпой. Множество американцев пришли посмотреть на «роковую женщину» в сказочно дорогих туалетах, «коллекционирующую мужчин». Прежде всего они увидели бледную молодую женщину изысканного вида, явно измученную путешествием, которая принимает достойную позу, сосредоточенно внимая первым звукам «Марсельезы». Вокруг нее теснятся официальные представители Франции, журналисты засыпают ее вопросами, так что в конечном счете Сара решила упасть в обморок или, вернее, сделать вид, будто потеряла сознание, чтобы хоть ненадолго избежать нудной церемонии.

Добравшись до «Альбемарль-отеля», где для нее были сняты апартаменты, Сара увидела толпившихся у дверей американских журналистов, которых созвал Жарретт, а чтобы настроить их благожелательно к французской звезде, каждому он обещал индивидуальную встречу. Ужаснувшись размаху и скуке предстоящей задачи, Сара сначала ищет возможности уклониться, однако импресарио, безусловно, был одним из тех редких людей, кто умел навязывать ей свою волю. Закрывшись у себя в спальне, чтобы немного поспать, — Сара обладала удивительной способностью засыпать при любых обстоятельствах, если испытывала в этом потребность, — она затем уступила своему импресарио и согласилась ответить на зачастую нелепые вопросы десятков журналистов, чьим читателям любопытно было узнать, какого она вероисповедания и что ест на завтрак. Тем временем американская таможенная служба начала проверку ее сорока двух чемоданов. Служащим понадобилось три дня, чтобы произвести оценку костюмов и потребовать от нее, вспоминала Сара, кругленькую сумму в двадцать восемь тысяч франков таможенной пошлины.