На нашей стороне мимо луга проходит дорога, которая кончается за задним лугом, прямо у самой скалы, что круто сбегает к реке, а потом тянется уже стежка. За дорогой тоже склон, только не такой крутой, как на другой стороне реки. Туда мы ходим по грибы, по малину, землянику и ежевику, а потом обираем с себя клещей, которых здесь видимо-невидимо. Там тоже есть скалы и густые заросли, где днем прячутся зайцы, косули и лисы, а когда наступает вечер и у косуль бывают свадьбы, они собираются прямо над нашей дачей и перекликаются друг с другом через реку, аж страшно делается. Наверху, над этим лесом, луг, и папка сказал, что там давным-давно была деревня, которую спалили шведские солдаты, когда осаждали Брно. Сейчас там никто не живет, и как раз туда ранним утром и вечером приходят косули с детенышами на пастьбу, им там спокойно, и никто их не обижает. Когда взойдешь на самый луг, на другой стороне можно увидеть скалу Филинку и лес с кормушкой, где родилась наша Рыжка. Однажды папка всех нас уговорил пойти прогуляться, и мы обошли всю долину, а потом заблудились, потому что папка шел по компасу. Вышли мы к какому-то оврагу и из него карабкались сквозь заросли малины и ежевики вверх, потом опять вниз, а дальше тащились, словно какая-то банда. Больше всех страдал из-за своего веса дядюшка, все только сопел, а оттого что снял рубашку и обвязался ею за рукава вокруг пояса, весь ошкрябался; он без конца хватался за ежевичные побеги и поминутно повторял: «Ну, спасибо, дружище, за лесную прогулку, спасибо тебе, черт бы ее побрал!»

Вот так мы и живем в лесу с весны до осени, и, даже когда уже ходим в школу, папка приезжает из института, укладывает в машину покупки, сажает нас, и мы снова у мамы и у бабушки с дядюшкой, которые ждут нас и расспрашивают, что в городе нового. Иной раз с нами в город едет и дядюшка — проведать товарищей-трамвайщиков, а иногда дядюшка отвозит бабушку в город к парикмахеру: бабушка считает, что женщина должна следить за собой в любом возрасте, да и мало ли кто вдруг придет к нам в гости.

Но никто не приходит к нам в гости, да мы и сами не ходим по гостям, а больше любим читать. Правда, прошлым летом случилось, что по дороге шел какой-то человек в золотых очках и вдруг завернул к нам; остановился перед бабушкиной дачкой и сказал:

— Разрешите представиться, я доктор Франтишек Навратил, ищу дачу своего товарища, которого я давно не видел, но когда-то мы вместе учились.

Пока он это говорил, бабушка стояла перед своим домиком в старых разорванных тренировочных брюках, которые мы прозвали «слонихами», потому что у них ужасно большой и залатанный зад; на ней была старая дядюшкина кондукторская рубашка с карманами, в волосах бигуди, в руке метла, которой она заметала около дачи; вот так она стояла перед этим господином, и очень нервозно стукала палкой метлы о землю, и что-то бубнила, и складывала губы в страшные гримасы. Когда этот человек наконец ушел, мама рассмеялась:

— Мама, у тебя был такой вид, будто ты собралась на этой метле улететь.

Но лучше всего здесь все-таки в каникулы: нам не нужно учиться и бабушка все за нас делает. Я люблю лето больше всего, хотя мама любит весну, а папка осень. Сплю я совсем чуть-чуть, а когда просыпаюсь в три, уже светает, и я слышу, как на реке крякают селезни, а на лиственнице — может, еще со сна — попискивает зорянка. Выгляну в окно — по лугу прохаживаются дрозды и вытягивают из дерна червей, вокруг живой изгороди прыгают дикие кролики, а с луга опрометью летит в лес упитанный заяц, что обгрыз у бабушки все гвоздики, словно бы кто-то постриг их ножницами. Минуту-другую стоит удивительная тишина, но вот над скалой начинает искриться небо, будто вспыхивают бенгальские огни, и сразу же затенькают поползни, к ним присоединятся трясогузки с желтыми брюшками, синицы, лазоревки и совсем крохотные пичужки, будто сшитые из бархата. Когда они все вместе затянут песню, разозлится и совсем малюсенький крапивник, прилетит на поленницу у нас под навесом и как зальется — всех перекричит. Тут просыпается Ивуша, протирает глаза и делает вид, будто ее вообще ничего не интересует, но все-таки не забывает хорошенько оглядеться: не сидит ли на трубе или на стене ночная бабочка? К ночным бабочкам она испытывает самое большое уважение, еще большее, чем к папке. Если никакая бабочка нигде не сидит, Ивуша прыгает ко мне в постель, потому что у нее всегда холодные ноги, как у мамочки, и начинает до тех пор хныкать, пока я не разрешаю ей погреть об меня свои ноги, и рассказывает все время одни и те же небывальщины. Под ее болтовню я снова засыпаю.

С тех пор как появилась Рыжка, у нас все смешалось, мы только и мечтаем о том, чтобы было тепло, светило солнышко и не зарядили дожди. Рыжка такая маленькая, так натерпелась, так чувствительна к теплу и свету, чуть что — вся трясется и перестает поднимать голову. И еще беда: от каши у малышки сделался понос, и нам приходится поминутно подтирать ее, словно новорожденного. А один слепень все-таки умудрился укусить ее в ногу, где сустав, нога опухла, и, конечно, не обошлось без уксусной примочки. В общем, дядюшка мастерит коптильню, бабушка жалеет Рыжку, папка что-то высчитывает и листает книжки, а мама полна забот обо всем нашем семействе. Мы с Ивчей помогаем ей. Мы тоже в папоротнике выстлали сухим сеном для Рыжки норку и к водосточной трубе прикрепили старый красный зонтик, чтобы ей тепло было да и тенечек был.

Днем, если солнце не очень печет, мы выносим Рыжку вместе с одеяльцем под яблоньку — пусть немного поглядит на белый свет. Папка тоже по уши ушел в работу, но, бывает, сядет, качает головой и все удивляется, как это на долю одной зверушки может выпасть сразу столько несчастий. А потом подходит к Рыжке, опускается около нее на корточки, разговаривает с ней и осматривает головку: заживают ли раны, которые она получила, когда скатывалась со скалы? Рыжка всех нас очень хорошо узнает, но лучше всех, конечно, маму; она просто глаз с нее не сводит, а если мама на минуту исчезает куда-то, Рыжка дергается, словно бы хочет бежать к ней. Папка говорит маме, что удивляться тут нечего: для Рыжки она, собственно, и есть старая коза, а мама смеется и шутит, что это ее совсем не волнует, главное, что папка все еще молодой козел.

Конечно, это просто шутка, родители все время так забавляются, а в основном с Рыжкой возятся Ивуша и бабушка с дядюшкой. Хуже, правда, бывает, когда Рыжка за целый день выспится, а вечером ей спать неохота: когда переносим ее в холл, она мечется как безумная, мы даже боимся, как бы она не покалечилась. Но на дворе оставлять ее никак нельзя, об этом и думать нечего, ведь тут и филин, и хорек, а иной раз забредает к нам из деревни собака. Мы не представляем себе, что и как будет дальше. Возможно, папка задумывается над этим, он постоянно о чем-то думает, дядюшка даже ему говорит, что он попусту усложняет жизнь, что будь он родом из деревни, то на многие вещи смотрел бы иначе. Но мы об этом пока, правда, не думаем и радуемся, что Рыжка с нами, что она научилась замечательно пить из розовой миски детскую кашку «Власта» на сухом цельном молоке «Элиго» и что разжевывает ежевичные или малиновые листочки. С луга мы приносим разные травы, чтобы знать, что ей по вкусу, один раз она съела одуванчик прямо вместе с цветком. Дядюшка додумался еще до того, чтобы дать Рыжке кашку из овсяных хлопьев, которыми он запасся с лихвой, потому что готовит из них приманку для рыб. Наша мама сперва не хотела, но дядюшка сказал, что ничего не случится, если мы попробуем: в овсяных хлопьях столько пользы, сколько маме и не снится. Он как-то разговаривал с одним советским спортсменом, и тот сказал, что у них продаются овсяные хлопья под названием «Геркулес», но мама, известное дело, со своим консерватизмом — вылитая бабушка. Мама дала себя уговорить и сварила жиденькую овсяную кашку, но как только поднесла ее Рыжке, та фыркнула в миску так сильно, что дядюшке пришлось утирать лицо; он тут же поднялся и сказал:

— Лишь бы вы только не избаловали косулю, как зяблика, баловать зверей вы куда как горазды.