Это была самая большая прокламация Йордана Минчева. Писал он ее долго: турецкий язык для него все же неродной язык, не всегда приходило на ум нужное слово. Но, написав, он вздохнул с облегчением: пусть и турки знают правду — плев-ненский гарнизон обречен и для него есть только один выход — плен.

Впрочем, к этому времени многие турки считали оборону безнадежной и выход видели только в прорыве блокады. Йордан зорко наблюдал за происходящими событиями, но не замечал ничего такого, что могло свидетельствовать о приготовлениях к решительной схватке. Как же насторожили его рассказы болгар о том, что турки погрузили оставшиеся боеприпасы на повозки, а повозки поставили вблизи от моста, что они молят аллаха ниспослать на них высшую милость и позволить выбраться из этого проклятого города.

Он послал очередное донесение и теперь часто, но осторожно блуждал по городу. Сомнений не было: турки готовы к бегству. А когда? В каком месте? Может, эти повозки призваны обмануть русских? Может, прорыв турок намечен в другом месте? Тогда где? Минчев решил разведать все поточнее и перейти линию фронта — так было условлено: выбраться из Плевны с самым важпым и главным докладом.

Но случилось непредвиденное: шальной осколок вонзился ему в ногу. Он с яростью вырвал его из раны и не без труда остановил кровь. «Везет же мне! — сердито упрекнул он себя. — То поломал ребро, теперь попал под дурацкий осколок! Ловко и быстро теперь мне не перебраться. Придется опять прибегать к чьей-то помощи!»

Он с трудом добрался до своего холодного и темного подвала, где неприметно жил после прихода в Плевну. Долго и тщательно перебирал в памяти всех своих помощников, выбор остановил на барабанщике-болгарине, служившем в турецкой армии: тот часто снабжал его ценными сведениями.

III

Барабанщик, словно угадав намерение Йордана Минчева, наведался к нему сам. Он был возбужден до крайности и даже не заметил перебинтованную ногу Минчева. Бросил на скамейку красную феску, расстегнул шинель и выпалил одним духом:

— Едва выбрался, Йордан! Приказано всем быть на месте. Нарочно оборвал ремни на барабане, чтобы получить новые. И — сразу к тебе. Осман собирается бежать из Плевны!

— Садись, Божил, и рассказывай обо всем, — попросил Минчев. — Я и сам кое-что обнаружил, да не решился сообщить: бра-тушек подвести нельзя, все должно быть точным!

Божил Гешов служит у турок месяца четыре. Мобилизовали его в начале августа, вскоре после второго штурма Плевны. Родом он из Софии, турок ненавидит так, как и должен ненавидеть человек, жаждущий свободы. Минчева познакомил с ним надежный плевненский сапожник. С тех пор и воспрянул духом барабанщик. Видеть ему доводилось многое, глаз у него острый, ум сметливый. Йордан получал от него точную и быструю информацию. Возможно, в турецких штабах еще только готовилась отчетность по какому-либо оборонительному рубежу, а Минчев, выслушав скорый рассказ Божила, уже заканчивал свой доклад — с цифрами, выкладками, сравнениями и должной оценкой.

— Я уже говорил тебе, что турки уложили все огнестрельные припасы на повозки, — ответил Гешов. — Понятно, для чего они это делают: если бы собирались оставаться в Плевне, не было бы нужды грузить снаряды и патроны на телеги!

— Об этом я уже сообщил братушкам, — сказал Минчев.

— Сегодня приказано всем башибузукам отправиться к мосту и ждать нового распоряжения, — продолжал Гешов. — Говорят, что они пойдут в атаку первыми: Осман-паша их недолюбливает и ему их не жалко.

— Может, что-то хитрит Осман-паша? — насторожился

Йордан. — Сбивает с толку братушек? Русские ударят по башибузукам, а главные силы Османа нанесут по русским фланговый удар. Не может быть такого?

— Не может, — уверенно произнес Божил. — В таборы завозятся обувь, сухари, патроны. Говорят, что все это будет роздано солдатам.

— А не ожидает ли Осман-паша нового наступления русских? — спросил Минчев, привыкший брать под подозрение каждое сообщение своих усердных, но подчас не слишком сообразительных помощников: сколько было таких докладов, что Осман-паша вот-вот выступит из Плевны. — Я сам слышал от турок, что белый паша Скобелев рвется в Плевну, что им удалось его дважды ранить, не знаю, правда это или нет, что он хочет мстить и обязательно ринется на новый штурм.

— Такое и я слышал раньше, — сказал Гешов. — Теперь про это турки не говорят: с утра до вечера они просят аллаха помочь им выбраться из Плевны, Они ее считают хуже ада! Голод, холод, непрерывные обстрелы, тысячи раненых и больных. Турки, Йордан, боятся раны или болезни куда больше, чем самой смерти!

— Их можно понять, — проговорил Минчев, — Смерть, она ведь сразу отправляет человека к праотцам. А тяжелая рана или болезнь убивает медленно и мучительно. Конец тот же: смерть. Почему Осман не помогает больным и раненым? Почему их перестают кормить и лечить?

— Вероятно, потому, что дело они свое сделали и Осману ничем больше не помогут, — ответил Гешов.

— Какая жестокость! — Минчев покачал головой.

Скупой свет из маленького оконца падал в лицо Божилу, и Йордан внимательно смотрел на него. Божил заметно исхудал, щеки его впали и пожелтели, и на них обозначились глубокие морщины, губы побледнели — голод коснулся и его, искусного барабанщика. Внимательно оглядел Минчева и Божил Гешов. Только сейчас заметил перевязанную ногу.

— А это что? — удивился он, — Никак ты ранен?

— Ранен, — подтвердил Минчев, — Сегодня угораздило подставить ногу под осколок. Ругал себя последними словами!

— А за что себя-то ругать? — Гешов улыбнулся. — У осколка глаз нет, ему все равно кого ранить: турка или болгарина!

— Ему-то все равно, да мне не все равно, Божил! Тут. такие дела, а я должен сидеть дома!

— Бог даст, пройдет, — успокоил его Гешов.

— Ругаю я себя за то, что шел не по той стороне улицы: ведь знал, откуда прилетают снаряды и где чаще всего ранят глупцов, похожих на меня!

— Всяко бывает, не суди себя строго! — добродушно посоветовал Гешов.

— Значит, ты вполне уверен, что турки побегут из Плевны? — спросил после раздумья Минчев.

— А что им остается еще делать? Хлеб на исходе, снарядов мало, кони едва держатся на ногах. Если не попробовать сейчас — надо готовиться к медленной голодной смерти.

— Ты прав, Божил, и я тебе верю, — сказал Йордан, — Но поможем ли мы русским, если свои выводы по такому важному делу будем строить на догадках? Да еще после того, как десять раз сообщали, что турки вот-вот покинут Плевну? Не посылают ли они башибузуков к мосту для отвода глаз, чтобы, получив помощь, ударить по русским в другом месте?

— Какое там! — решительно махнул рукой Божил, — Уже давно не говорят о помощи. Нет, ее они не ждут. Если и ждут от кого помощи, так только от аллаха!

— Пожалуй, и на аллаха они больше не надеются, — сказал Минчев. — Отвернулся, говорят, от нас аллах, чем-то, говорят, мы его прогневали.

— Такое и я слышал. Если не помог ни Сулейман, ни Шеф-кет, ни Мехмет, то кто-то должен помочь! Вот и молят аллаха. Высшая для них благодать — удачное бегство из Плевны.

— Удачным оно не будет, — веско произнес Минчев,—

У братушек больше силы, живым они Османа не выпустят.

— Хоть бы скорей пришел Осману конец! — мечтательно проговорил Божил и громко вздохнул. — Знаешь, не могу я больше видеть турок, не могу! — признался Гешов, — А мне их еще услаждать нужно — любят они барабанный бой!

— Успокойся, скоро ты им всем сыграешь панихиду, — заверил Минчев. — Хорошо, что ты зашел ко мне, Божил! Я уже сам собрался идти к русским, да вот нога… А час наступает такой, что надо рисковать. Я так думаю, Божил: крах турок в Плевне будет их общим крахом. Ради такого часа десять жизней отдать можно, будь они у меня в запасе! Если Осман удачно бежит из Плевны — он вольет свои силы в другие армии, воодушевит всех турок на продолжение войны, наша неволя не кончится. Такое не должно случиться! Мы должны этому помешать, Божил!