— Ихне дело! Нам не узнать, наше дело черное, трудовое, в чисты светлицы ходу нам нет, — проговорил Родион, распрягая лошадей.

— Вестимо, — заметил Дементий, — в Чернухе были?

— Объехали, — сказал Родион. — Ему, слышь, прописано у нас быть да у вас в Комарове. Поедет ли, нет ли в Улангер, наверно тебе сказать не могу…

— Ох, как в Улангер придется!.. Беда!.. — сказал Дементий. — На Митюшино разве будет везти… Прямо ехать — затонешь.

— Не клянчи, Дементьюшка, — отозвался Родион. — У нас две недели гостил, коль у вас столь же погостит, дорога-то обсохнет.

— Хорошо бы так. Пущай бы подольше ему погостилось, — молвил Дементий.Он к кому?.. Не знаешь?.. — спросил конюх, немного помолчав. — Из матерей к которой аль к самой матушке Манефе?

— К самой, поди, — отозвался Родион. — Что ему до матерей?.. По игуменьям ездит, московский.

— Наша-то матушка не больно еще оправилась, — сказал Дементий.Хворала… Думали, не встанет.

— Слышно было про то, — молвил Родион. — Теперь как.

— Обошлась, ничего, — отвечал Дементий. — Лекарь из города наезжал… Лечили… Греха-то что было!..

— А что?

— Да лекарь-от из немцев аль бусурманин какой… У людей великий пост, а он скоромятину, ровно собака, жрет… В обители-то!.. Матери бунт подняли, сквернит, знаешь, им. Печки не давали скоромное-то стряпать. Да тут у нас купчиха живет, Марья Гавриловна, так у ней стряпали… Было, было всякого греха!.. Не сразу отмолят…

— А вылечил-таки? — спросил Родион.

— Еще бы не вылечить! — усмехнувшись, ответил Дементий. — Ведь матери, Родионушка, не наш брат — голь да перетыка… У них — деньгам заговенья нет. А богатых и смерть не сразу берет… Рубль не бог, а тоже милует.

— И верно так, Дементьюшка, — сказал Родион, — верно… Дай-ка овсеца коням-то засыпать, — прибавил он, отводя лошадей в конюшню.

— Пойдем, — сказал Дементий и лениво побрел за Родионом.

Меж тем спавший в оленевской кибитке московский певец проснулся. Отворотил он бок кожаного фартука, глядит — место незнакомое, лошади отложены, людей ни души. Живого только и есть что жирная корова, улегшаяся на солнопеке, да высокий голландский петух. окруженный курами всех возможных пород. Склонив голову набок, скитский горлопан стоял на одной ножке и гордо поглядывал то на одну, то на другую подругу жизни.

Отстегнул приехавший гость фартук, поднялся с груды подушек в ситцевых чехлах и тихонько вылез из кибитки.

Это был невысокого роста, черноволосый, с реденькой бородкой и быстро бегавшими черными глазками человек, в синей суконной шубке на хорьковом меху и с новеньким гарусным шарфом на шее — должно быть, подарок какой-нибудь оленевской мастерицы… Певец догадался, что он в Комарове, но где же люди? Не в сонное же царство, не в мертвый заколдованный город приехал.

— Ох, искушение!.. — молвил он серебристым звонким голоском и пошел в работницкую поискать, нет ли хоть там живого человека. Изба была пуста.

— Вот какое положение! — сказал он, выйдя на крыльцо. — Родион пропал… Родионушка! — крикнул он, сколько было мочи.

— Ась, — отозвался тот из конюшни. Приезжий направился на голос.

— Проснулся, Василий Борисыч? — спросил Родион. — А я уж коней отпряг и корму задал… Что, аль со сна-то головушку разломило?

— И то маленько вздремнул!.. Искушение!.. — молвил

Василий Борисыч.

— Ну, вздремнуть не вздремнул, а здорово всхрапнул, — заметил, улыбаясь, Родион. — От самой Клопихи носом песни играл — пятнадцать верст…

— Уж и пятнадцать, — усомнился Василий Борисыч.

— Говорю тебе пятнадцать, — сказал Родион. — Хоть людей спроси,прибавил он, указывая на Дементья.

— До Клопихи точно пятнадцать верст отселева будет… Больше будет — дорога-то ведь здесь не меряная, — подтвердил Дементий.

— И матушку Манефу можно повидать? — спросил его приезжий.

— Не знаю, как тебе сказать, господни купец, — ответил Дементий.Хворала у нас матушка-то — только что встала. Сегодня же Радуницу справляли — часы стояла, на могилки ходила, в келарне за трапезой сидела. Притомилась. Поди, чать, теперь отдыхать легла.

— Ох, искушение! — тихонько промолвил Василий Борисыч, покачав головой.

— С Москвы (За Волгой во многих местностях говорят Москва твердым о.), что ль, будете? — спросил его Дементий.

Из Москвы, — ответил гость.

Та-ак, — протянул Дементий. — Большая, слышь, столиция?

— Побольше вашего скита, — сказал, улыбнувшись, Василий Борисыч.

— Одних церквей сорок сороков!

— Так говорится — на деле-то поменьше будет, ответил Василий Борисыч.

— И все золотоглавые? — продолжал спрашивать Дементий.

Есть и золотоглавые, — сказал Василий Борисыч. Эка подумаешь! — удивился Дементий. — А Иван Великий высок будет?

— Высок, — сказал Василий Борисыч.

— Диковина! — воскликнул Дементий. — А правда ль, что в Москве сорокам невод?

— Не видать.

— Это Алексей митрополит на сороку заклятие положил, чтоб она в Москву не летала… Птица вор, а на Москве, сказывают, и без того много воров-то. Есть, — подтвердил Василий Борисыч. Вот и к Макарью на ярманку воры-то больше все из Москвы наезжают, — заметил Дементий. — А правда ль, что у вас хлеб по шести да по семи гривен на серебро живет?

Случается, — сказал Василий Борисыч. То-то и есть: толсто звонят да тонко едят…— примолвил Дементий. — У нас по лесам житье-то, видно, приглядней московского будет, даром что воротами в угол живем. По крайности ешь без меры, кусков не считают.

— Вон старица неведомо какая бредет, ее бы про матушку спросить,молвил Василий Борисыч, показывая на Таифу, подходившую к конному двору.

— Это наша мать казначея, — сказал Дементий. — Ругаться, поди, на конный двор идет!.. Ух, бедовая старица!.. Всяка порошинка у ней на перечете. Одно слово, бедовая!.. Василий Борисыч пошел навстречу Таифе.

— Что вашей милости угодно? — спросила она.

— К матушке Манефе письмецо из Москвы привез, да вот еще к матери Назарете от сродницы.

— Матушка Манефа теперь започивала, — ответила Таифа. — Скорбна у нас матушка-то — жизни не чаяли… Разве в сумерки к ней побываете… А мать Назарета в перелесок пошла с девицами. До солнечного заката ей не воротиться.

— Я бы сходил к ней покудова. Чать, недалеко?.. — встрепенувшись, подхватил Василий Борисыч.

— Как вам будет угодно, — сказала Таифа. — Пожалуй, Дементий укажет дорогу… Да вы обедали ли?.. Не то в келарню милости просим.

— Покорно благодарю, матушка, — ответил Василий Борисыч. — Дорогой закусили — сытехонек. Благословите к матушке Назарете сходить.

— Ин самоварчик не поставить ли? — уговаривала гостя мать казначея.Ко мне бы в келью пожаловали, побеседовали б маленько, а тем временем и матушка Назарета подошла бы и матушка Манефа проснулась бы.

— Мне бы матушку Назарету поскорей повидать, — стоял на своем Василий Борисыч и, как ни упрашивала его казначея посетить ее келью, устоял на своем.

Как истый москвич, не прочь бы он от чашки чаю, пожалуй, и от трапезы не отказался бы, но уж очень загорелось у него поскорей идти к Назарете. Знать ее не знал, в глаза не видывал и, покаместь одна читалка на Рогожском не покучилась ему свезти Назарете письмецо с посылочкой, во снях даже про такую старицу не слыхивал. Но, узнав, что пошла она с девицами на гулянку, ног под собой не заслышал Василий Борисыч… Так и тянет его поглядеть на Комаровских белиц, как они там в перелеске свою Красну Горку справляют. Искушение!.. Ну да ведь человек не старый, кровь в жилах не ледяная…

Втащили в работницкую избу поклажу Василья Борисыча. Расшнуровал он чемодан; вынул суконный кафтанчик, чуйку — на ваточной подкладке, шапочку новую, и таким молодцом вырядился, что любо-дорого посмотреть. Затем отправился с Дементьем за околицу…

Только дошли до Каменного Вражка, как послышались издали молодые веселые голоса и звонкий хохот Фленушки.

Дементий воротился, Василий Борисыч тихонько пошел на голоса.

Звучным, приятным голосом искусно завел он песню про «младую юность».