Колдуна узнают по красным глазам, рассказывали азанде работавшему среди них английскому этнографу Э. Эвансу-Притчарду. Когда встречается такой мужчина, то известно, что он колдун. И это же верно относительно женщины с красными глазами.
Лугбара верили, что колдуны и ведьмы — это существа завистливые, с дурным характером, ведущие себя иначе, чем принято в обществе. Они не имели родственных чувств, и их можно было узнать по тому, что держались они в стороне и от общей трапезы и от совместных развлечений. По мнению тех же лугбара, ведьмы и колдуны были противоположностью нормальных человеческих существ: их Кожа была белой либо серой, у них было много физический недостатков, наконец, их подозревали даже в каннибализме. Утверждалось, что в Заире, стране, славившейся колдунами, они даже ходили не так, как остальные люди, а вверх ногами.
У многих африканских народов, надо сказать» было распространено убеждение, что чем отдаленнее область, откуда происходил колдун, тем сильнее его мощь.
У азанде способность к колдовству передавалась по наследству. Сыновья колдуна сохраняли его зловещий дар. Напротив, женщине наследовали ее дочери. По мнению азанде, само свойство воздействовать на судьбы других людей находилось в теле колдуна или колдуньи в особом органе. Они говорили, что если вскрыть живот ведьмы, то у ее печени обнаруживался особый отросток. Когда его прокалывали, то «колдовство» с шумом вырывалось оттуда.
Одним словом, существовала известная предопределенность, выражавшаяся в наследственности или принадлежности к касте, в том, что касалось магических; способностей человека. В предопределенность верило все общество, не исключая и самих «осуждаемых» — колдунов и ведьм.
Эти «носители зла» соответствовали в жизни общества тому, чем в мире представлений того же общества была вера в магию. Как вера в ворожбу дополняла картину причинных связей в реальном мире своим, объяснением социальных катастроф и личных несчастий, так существование колдуна было в известном смысле необходимостью, без которой эти трагические случайности не могли бы реализоваться и не могли бы быть поняты. Племя само, своим давлением, своим духовным и психологическим влиянием создавало колдунов и ведьм в своей среде. Тех же, кто использовал магические средства! для служения роду, для его защиты, оно окружало почтительным уважением, наделяло почетными титулами.
В тесном, замкнутом племенном мирке жертвами колдуна оказывались по преимуществу близкие ему люди. У многих африканских народов существовало убеждение, что колдуны никогда не нападают на чужаков, а лишь на сородичей. Поясняя эту мысль, замбийские чева говорили: «Если вам надо зарезать скотину, то вы не идете закалывать ее в чужом стаде, а выбираете в своем».
Возможно, что этот цикл представлений был принят в особенно изолированных, особенно архаичных обществах, где было крайне сильным убеждение каждого племени в том, что оно является некой самодовлеющей, не зависимой от других единицей. В таких общественных группах могли считать, что пронизывающая мир сила, посредством которой колдуны и совершали злодеяния, была как бы замкнута в пределах племени и не способна оказывать воздействие на человека со стороны. Подобно тому как духи предков непосредственно поддерживали лишь прямых продолжателей рода, так и противостоящее им в известной степени влияние колдовства было на каком-то этапе определено границами одного рода или же племенной группы.
У большинства африканских народов орудием злого начала могли стать равно мужчина и женщина, но у нупе (Нигерия), создавших высокоразвитую цивилизацию, эту роль общество отводило преимущественно женщинам.
Нупе, в частности, думали, что выбираемые рыночными торговками предводительницы были одновременно и главарями союзов ведьм. Эти женщины носили титул сониа в городе Вида и титул саги в деревнях края нупе. В ведьмах нупе видели прежде всего врагов мужчин и мужской власти в обществе. Очень часто враждебность колдуний, считали нупе, направлялась с особенной силой против собственных мужей и их родственников.
В этих идеях нетрудно увидеть отражение как подчиненного положения женщины, так и страха мужчин перед возможным изменением социальных ролей. Исследователь культуры этой этнической группы С. Ф. Недел высказал предположение, что сами представления относительно колдовства были здесь выработаны мужчинами. Это возможно. Тем не менее вне зависимости от авторства подобные взгляды разделялись всеми, в том числе и женщинами. Этот успех в навязывании своих мнений был важным психологическим успехом мужской части общества, причем позднее он дал о себе знать во многих районах Африки, где именно женщинам приписывались ужасы ведьмовства, тогда как мужчины выступали в роли «спасителей» от его пагубного влияния.
Страх всегда окружал колдунов и ведьм. Временами в деревнях начинали охоту за ними, что было непросто, — ведь далеко не всегда их можно было узнать по красным глазам.
Существовало множество способов — обращение к оракулам, испытание ядом и другие. В Гане мне рассказывали, что в ашантийских деревнях покойника носили по улицам, пока он не укажет дом колдуна или ведьмы, повинной в его смерти. Виновника обычно предавали смерти. Например, у балуба Катанги и Касаи его сжигали.
«На западных склонах гор Кибара, — писал миссионер У. Бертон, — я однажды имел возможность собственными глазами увидеть драматическую картину „выню-хивания“ колдуньи… После захода солнца на двух концах деревенской улицы разожгли большие костры. Около этих костров собрались барабанщики, тогда как все жители деревни, стар и млад, выстроились между ними в два ряда, оставив свободным узкое пространство примерно в три с половиной метра шириной. Казалось, что колоссальное возбуждение овладело толпой, когда между рядов взад и вперед начала прохаживаться фигура, одетая в обезьяньи шкуры, с телом, вымазанным мелом, с надвинутой на лоб короной из бус. Человек этот — „мутонге“ — дико пел. На шее у него висели две нитки ожерелья, якобы сделанного из фаланг человеческих пальцев… Стук барабанов и ксилофонов, вопли толпы в ответ на движения фигуры вместе с мрачными отблесками костров придавали сцене нечто адское. Иногда мутонге встряхивал погремушкой, требуя тишины, во время которой он прижимался ухом к земле, словно бы слушая, что говорят ему духи… Наконец, после нескольких часов беспрерывного пения и танцев, когда толпа превращалась в дикую, взвизгивающую и потеющую массу, почти бессмысленную от возбуждения, мутонге внезапно застывал, поднявшись на цыпочки. Устанавливалась мертвая тишина. И тогда он неожиданно перебегал открытое пространство и касался рукой старой женщины. Раздавался вопль бешенства, и толпа кидалась на старуху».
У. Бертон подчеркивал, что колдунов и ведьм балуба сжигали не для того, чтобы доставить им мучения. У балуба существовало убеждение, что огонь изменяет свойства вещей в противоположные. Сожженное дерево становилось легкой золой. Гниющий предмет переставал разлагаться. Лечебный талисман после сожжения мог вызвать болезнь. Также и дух ведьмы после костра утрачивал свою дерзость и храбрость, становился слишком робок, чтобы, как раньше, причинять зло. Обвиняли в колдовстве чаще всего тех мужчин и женщин, поведение которых отклонялось от общепринятых норм или же добившихся в своем деле особенного успеха.
Охотник, более удачливый, чем его товарищи, мог быть обвинен в том, что благодаря ворожбе присваивал их успехи. Престиж влиятельного человека считался достигнутым с помощью колдовства. Старика упрекали потому, что магией он вызвал смерть тех, кого пережил. Очень часто обвинения в ворожбе выдвигались против людей, которые стремились к новому, строили себе современные дома и хорошо одевались.
В конечном счете весь этот круг идей и представлений становился своего рода петлей, с помощью которой с успехом душилась тяга к обновлению, к переменам.
Пока в африканских странах не происходило глубоких социальных потрясений, этот преимущественно идеологический механизм справлялся со своей задачей поддержания существующих общественных отношений в установившихся исторически рамках, но он выходил из строя, как только учащались социальные конфликты, как только сначала под воздействием колониального захвата, а затем под давлением капитализма стали разваливаться архаичные общественные структуры.