Тексты телеграмм, конечно, можно было «без конца комментировать». Автор воспоминаний сообщает такую деталь. Кап. Лоран был приглашен министром ин. дел к председателю правительства кн. Львову, на квартире которого собралось несколько министров. По мнению Лоран, телеграммы служили достаточным поводом для ареста. «Терещенко склонялся к мнению Лоран. Против выступил Некрасов. Он заявил, что иносказательный характер телеграмм лишает их всякого значения». «Кн. Львов слушал, не высказываясь». «Остальные министры колебались». Совещание ни к какому решению не пришло. Но контрразведка, считая, что у нее уже «много материала для обвинения большевиков в государственной измене», решила действовать и своими непосредственными действиями развеять колебания правительства. I июля – говорит Никитин – «мы составили список 28 большевиков-главарей, начиная с Ленина, и, пользуясь предоставленным мне правом, я тут же подписал именем Главнокомандующего 28 ордеров на арест». Вооруженное выступление большевиков нарушило нормальный ход событий. И только по ликвидации мятежа среди других были арестованы и упоминавшиеся в телеграммах Козловский и Суменсон.

Кто такая Суменсон? От нее открещивались все большевики – знать не знаем. «Припутывают имя какой-то Суменсон» – говорили Ленин, Зиновьев и Каменев в своем письме в «Новую Жизнь». Троцкий, идя по стопам Суханова, пытался в своей уже литературной работе, выпущенной в 1030 г. («Моя жизнь») в отношении Суменсон применить метод полного отрицания, как отрицалась одно время реальность прап. Ермоленко. Так черным по белому в книге Троцкого говорится, что Керенский вводит в свой «уголовный роман», помимо «двух довольно известных польских революционеров Ганецкого и Козловского», и некую госпожу Суменсон, о которой «никто никогда не мог ничего сообщить и самое существование которой (?1) ничем не доказано». Суменсон, арестованная 7 июля и избитая солдатами при аресте, подвергалась многократным допросам. Еще до ареста наблюдения агентов контрразведки установили, что Суменсон располагала значительным счетом в Сибирском банке. Финансовая экспертиза в дальнейшем, выяснила, что этот счет составлял около 1 мил., с которого за последние месяцы было снято около 800 т. Деньги эти переводились Фюрстенбергом из Стокгольма через Ниа Банк. «При подробном расследовании – добавляет Никитин – было выяснено, что Ганецкий в Ниа-Банк получал деньги через Дисконто-Гезельшафт-Банк». Как был установлен этот факт, Никитин не говорит. По его словам, Суменсон будто бы «во всем и сразу чистосердечно призналась» и сообщила, что «никакого аптекарского склада у нее не было и вообще никакой торговлей не занималась». Характеризует ее Никитин, как «демимонденку, кстати сказать, совсем не первого разряда», которую легко обошел «способный и испытанный молодой секретный сотрудник разведки, поселившийся на даче у Суменсон в Павловске». А известный Белецкий, б, тов. министра внутрен. дел в дореволюционное время, заведовавший департаментом полиции и находившийся в дни после большевистского переворота в заключении в Петропавловской крепости, сообщил посетившему его американскому журналисту Ротштейну, что Суменсон искони была немецким агентом, через которого немцы присылали в Россию еще до революции деньги на поддержку пораженческих моментов. Этот рассказ позже, в «Крестах», подтвердил Белецкий и самому Бурцеву[72]. Следует отметить, что Суменсон временами «проживала в Швеции».

О Козловском Никитин говорит немного. Его агентами «было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета. По мнению наших финансовых экспертов, он просто заметал следы». В газетах после ареста Козловского появились сообщения, что на его счету оказалось 2 мил. руб. Как можем мы без оговорок установить этот факт, если не имеем возможности сослаться на определенную страницу июльского дела? Неизбежно приходится идти путем сопоставления. Обращает на себя внимание то, что Козловский, из тюрьмы протестовавший в газетах против ареста, ни слова не упомянул о деньгах – он утверждал лишь – что в его переписке нет никаких указаний на близкое знакомство с Ганецким, что переписка его не носила преступного характера, хранилась на квартире прис. пов. Соколова на видном месте и была известна Чхеидзе («Рус. Вед.»№ 172). Козловский, как бы сознательно, умалчивал о своей коммерческой деятельности. Что представляла собой политическая переписка, яко бы известная председателю Совета, нам неизвестно. Между тем, по утверждению Керенского – Козловский на следствии «не отрицал получения огромных сумм из заграницы. В свое оправдание этот когда то порядочный человек[73], член польской социалистической партии, нагло заявил, что он вместе с г-жей Суменсон и Ганецким занимался во время войны контрабандным провозом в Россию, я не помню «сейчас каких предметов дамского туалета» (медикаментов – говорят Никитин и большевистские повествователи на основании следственных документов).

«Прикрываться коммерческой перепиской – скажет нач. контрразведки – обычный приём шпионов». Но «коммерческая» переписка становится вдвойне подозрительной, если она прибегает к иносказательным формам и условным обозначениям (таинственный «Нестле»). Что это за торговцы принадлежностями «дамского туалета» или медикаментами, которые телеграфируют: «Семья Мэри требует несколько тысяч. Что делать, газет не получаем». Но чрезмерно ли велики обороты заграничной контрабандной торговли демимондовки «не первого разряда»: «номер 86 получила вашу 123». «Ссылаясь на мои телеграммы 84-85»; «номер 80 внесла в Русско-Азиатски1 сто тысяч…» Почему товары, ввозимые в Россию Суменсон и Козловским, оплачиваются чеками Ганецкого из Стокгольма? – естественно было бы предположить противоположный путь для прохождения чеков… Нет, это только коммерческая переписка, к большевикам никакого отношения не имевшая, – утверждал в «ответе» Ленин. Но он формально был не прав, ибо умолчал, что среди «двадцати девяти» телеграмм, имевшихся в распоряжении контрразведки[73], была и телеграмма Ленина и Зиновьева Ганецкому чисто политического свойства: «Зовите, как можно больше левых на предстоящую конференцию. Мы посылаем особых делегатов. Телеграмма получена. Спасибо». Тут и телеграмма техннческо-литературнаго содержания: «Пусть Володя телеграфирует посылать каком размере телеграммы для Правды Колонтай». Почему Колонтай запрашивает об этом «польскаго социалиста» прис. пов. Козловского, никакого отношения к журналистике и к литературной части «Правды» не имевшего? Каждую телеграмму, действительно, можно было бы комментировать «без конца». Очевидно, эти возможные комментарии не нравятся большевистским исследователям «легенды» о немецких деньгах. Чём иначе объяснить то странное явление, что, подробно разбирая показания Ермоленко, они стараются умолчать о том, что являлось главным пунктом обвинения?

У Покровского нет ни одного слова о «коммерческой» переписке, Троцкий ограничился одной фразой а участники, семинара Института красных профессоров коснулись лишь дальнейшей судьбы «чудовищного дела, дела Бейлиса № 2» после ареста «т. Козловского и гр-ки Суменсон»: «взята была вся корреспонденция Козловского и Суменсон, были изъяты счета из банков, из почтово-телеграфных контор, были затребованы копии телеграммы, фактуры из экспортных контор и т. д. Все эти документы, также как и торговый книги Суменсон, показали лишь то, что она, как и сотни других лиц, вела успешную торговлю недостающими в России товарами». Изучившим 21 том следственного дела и книги в руки. Прокуратура, очевидно, выполнила советы, которые давал Ленин 20 июля: «вскрыть весь круг коммерческих дел Ганецкого и Суменсон, это не оставило бы места темным намекам, коими прокурор оперирует». Выводы юристов и «красных профессоров» получились равные. Первые нашли «улики» для обвинения в «измене», вторые, изучившие даже «торговые книги» гр-нки Суменсон, которых, как будто бы, и не было, установили отсутствие улик и компрометирующих данных.