– Понятно. Ну хорошо, мы со Славкой и еще ребята поищем. Может, и ключ найдем. А какой он?

– Не знаю, – все так же серьезно ответил Грошев. – Вероятно… Впрочем, зачем гадать – не знаем. Мало ли что могут придумать преступники?

– Это верно, – тоже серьезно подтвердил Славка. – Мы поищем.

Рассматривая фигурную, с крестиком-нарезкой на конце, заостренную отвертку, Николай гадал, что можно отвинчивать с ее помощью.

Шурупами с крестообразной насечкой на головках крепятся облицовка ветрового стекла (это, пожалуй, исключается), облицовка дверей (а вот это возможно, двери – полые, в них можно кое-что запрятать, только мягкое, чтобы не гремело). Есть шурупы и на сиденьях – но в сиденья тоже многое не запрячешь. Затем ручки, боковинки… Боковинки из прессованного картона. Они прикрывают проемы в кузове под приборной доской, сразу же за передними дверцами. Там, за боковинами, можно спрятать многое. Но боковинок две, а отвертка одна.

– Послушайте, ребята, а второй такой отвертки вы не находили?

– Нет. А их было две?

– Да, мне кажется, что их было две. Поищите заодно и еще одну отвертку.

– Ладно. Будем искать и отвертку.

Они распрощались дружески.

Хорошо, когда попадаются смышленые ребята и когда взрослые не задаются.

Только во второй половине дня Грошев приехал в тюрьму. Аркадий Хромов вошел в следственную камеру бочком, робко. Тусклый свет из зарешеченного окна высветил рыжую щетину на разом ввалившихся щеках. Глаза смотрели пристально, настороженно, но уже просяще.

Обычно самые нахальные преступники хорохорятся только в милиции. Там они кажутся самим себе и своим сообщникам необыкновенно смелыми, решительными и находчивыми ребятами-кремнями: все отрицают, отказываются отвечать на вопросы, пытаются подловить и даже разыграть допрашивающего. Они твердо убеждены в своей необыкновенности и в тупости работников милиции или прокуратуры. Они еще считают, что запросто проведут любого и всякого так же, как, совершая преступление, проводили доверчивых, ничего не подозревающих и верящих им людей.

Но стоит преступникам хлебнуть камерного воздуха, пожить рядом с теми, кто уже понял, что такое тюрьма или колония, повстречаться с бескомпромиссной, кажется, даже бесчувственной тюремной охраной, для которой они – такие смелые и отчаянные несколько часов тому назад – всего лишь глупые и неумелые арестанты, заключенные, как приходит другая крайность: они испытывают ужас. Тогда они начинают жалеть себя, возмущаться порядками и законами, судом, который «за такой пустяк дает такой срок». Кто-то ожесточается, бездумно усугубляя свою вину, кто-то сламывается, но большинство все-таки пытается трезво оценить свое положение – этому всегда помогают обитатели камеры. Они, как опытные юристы, разберутся в деле новичка и точно определят и его будущую судьбу, и линию его поведения на все случаи жизни.

Аркадий Хромов тоже пришел к следователю в состоянии жалости к самому себе, ужаса перед неминуемым наказанием и в то же время со все еще не оставленной надеждой, что молодой следователь – «тупак» и поэтому, может быть, еще и удастся провести, обмануть его и тем облегчить свое положение.

– Садитесь, – устало предложил Грошев.

Когда Хромов бочком присел на табуретку, Николай вынул из кармана отвертку и положил ее на стол. Аркадий посмотрел на нее и поежился.

– Что у вас? – спросил Николай.

– Я хотел сказать вам, что в милиции и при первом допросе я погорячился… вначале. Кража действительно была…

– Одна? – перебил его Грошев.

– Да, но ведь мы привлекаемся только по одному эпизоду, – робко произнес Аркадий.

Николай внутренне усмехнулся: камерные юристы поработали на славу. Хромов уже знает такие специальные словечки, как «эпизод». Но ответил он жестко:

– Нет. По нескольким эпизодам. По одному вы пойманы с поличным, по остальным ведется следствие. – И он перечислил номера проверенных машин и даты этой проверки. – Вы в них участвовали?

Кадык на шее Аркадия заходил так же стремительно, как в свое время у его старшего брата.

– Да. Участвовал. Кроме одной, первой. Я тогда…

– Сейчас меня интересует не это. Сейчас я хочу знать только одно: кто брал портфели, а кто отворачивал никелированные шурупы с фигурной нарезкой на головке?

Хромов смотрел то на отвертку, то на Грошева, и выражение его глаз часто менялось. В них метался и страх, и недоверие, отчаянная решимость. Хромов решал: сказать правду или не сказать? Сдаться окончательно или еще держаться хотя бы в этом? Грошев всматривался в его осунувшееся лицо.

– Как вы понимаете, Аркадий Васильевич, втроем один портфель из машины не выносят: неудобно.

Очевидность и простота этого довода неожиданно и сразу сломили Хромова. Он глухо ответил:

– Портфель брал не я. Я багажник осматривал.

– А зачем вы осматривали багажник?

– Вадим сказал, что там может оказаться еще один портфель и вообще может быть что-нибудь интересное.

– Находили?

– Нет…

– Значит, технику вы отработали точно. Евгений открывал дверцу водителя. Так?

– Так, – облизал губы Аркадий.

– Затем он передавал ключ вам, чтобы вы открыли багажник. Кстати, кто сделал этот ключ-отмычку?

– Женька.

– Ну вот. Вы шли открывать багажник, Евгений открывал вторую дверь, и они вместе с Вадимом отвертывали шурупчики. Что они делали потом?

– Они… Они, это самое… заглядывали за боковинки.

– Зачем?

– Точно не знаю. Тоже что-то искали, но что – не говорили.

– Но вам, наверное, было интересно, что они ищут?

– Я спрашивал, но Женька сказал: «Не вмешивайся. Бери свое барахло и не мешайся».

– И вы брали «свое барахло», то есть покупки владельцев, и не вмешивались?

Аркадий потупился:

– Дурак был… И потом интересно даже – воруем нахально, на глазах у прохожих, и никто ничего. Даже смешно. От этого совсем… обнаглели.

Грошев промолчал. Он знал, что теперь Аркадий говорит правду. Преступники именно обнаглели. Безнаказанность всегда приводит к наглости, которая чаще всего кончается провалом. И когда они попадаются, то довольно быстро понимают причины провала и теряются. Так растерялся и Аркадий Хромов. Он подписал протокол допроса, и Грошев мог бы вздохнуть спокойно.

Но Грошев прекрасно понимал, что дело только начинается, и потому вздохнул тяжело и доверительно сообщил:

– Вот так-то, Аркадий Васильевич. За копейки идете в тюрьму и портите себе жизнь.

– Это уж точно… А сколько… дадут?

Несколько секунд Грошев колебался, сказать или не сказать, но потом решил не отступать от своего принципа – не кривить душой, не пугать и не задабривать посулами. Говорить правду. И он сказал правду.

– По-моему, дадут два, а может быть, и три года. Учтут молодость, первую судимость… Но только в том случае, если будет доказано, что вы не причастны к другому, связанному с этим, делу. Понимаете?

Хромов кивнул и долго рассматривал сцепленные пальцы. Потом сказал:

– Я догадывался, но точно ничего не знал.

– А что знаете неточно?

– Неточно? Вадим с Женькой ищут какие-то бумаги. Какие – не знаю. Зачем – тоже. И еще… Да нет, это могло показаться.

– Нам пригодится и то, что показалось.

– И еще они ищут ветку сирени.

– Чего-чего? – невольно вырвалось у Николая.

– Понимаете, как-то после выпивки Вадим сказал Женьке, что вся эта их затея – ерунда, легенда, трепотня и с машинами у них ничего не выйдет. Только даром теряют время и рискуют. Но Женька уперся. «Я, говорит, верю, а ты можешь отлипнуть. Но ветку сирени я все равно найду. Никуда она не денется».

Отпустив Хромова, Николай Грошев еще долго сидел в следственной камере и думал. Временами ему очень хотелось немедленно вызвать Вадима Согбаева и сразу фактами припереть его к стенке, чтобы выяснить, что же он искал в белых «Волгах». Но Николай понимал – Вадима не сломят первые дни тюрьмы. Он бывал в ней не раз. Он будет выкручиваться и молчать. Вряд ли выйдет из своей «закаменелости» и Евгений.