Многие в батальоне вообще считали, что за любое преступление можно заплатить и исправиться. Они видели солдат из штрафбата и лагерей. Эти люди взяли оружие и доказали любовь к Родине. Даже для них Сталин был не просто идеалом — он был олицетворением стойкости и мужества, человеческой силы и, главное, веры в свой народ. Русский народ и он были единым целым, имеющим свою броню и мощь. Никто не допускал мысли, что он делает что-то неправильно. А все обиды и гонения списывались на его помощников, о действиях которых он и не знал. А если бы знал, то не допустил бы этого. Люди верили, что справедливость его оружие. Кто мог подумать, что Сталин был совсем другой: не Бог, не Идол, а человек, использовавший свою власть, против своего народа. Но там, где гуляла смерть, он стал частью каждого бойца, и никто не мог вырвать его имя из мужественного сердца Красной армии.

Приходили местные священники, но их не слушали. То, что было написано на пряжках немцев: «Бог с нами», перечеркивало все доброе, что несла людям вера. А немецкий «Железный крест» воспринимался, как знак дьявольской кровожадности.

Возможно, в этом мире есть Божественная сила, и она не стерпела такого осквернения своих символов, только бойцы Красной армии не знали этого, они побеждали зло, не зная, что шагают под знаменами чего-то похожего.

Однажды Григорий увидел у деда-партизана икону — маленькую дощечку — ладанку с изображением Богородицы. Дед заметил, как Григорий посмотрел на нее и однажды вечером сунул ее радисту в карман. Гриша дернулся, схватил иконку, но вернуть ее обратно не смог. Дед посмотрел мальчишке в глаза и молча ушел. В тот день с рядовым Михайловым что-то происходило. Он чувствовал, как внутри все болит и давит, и не знал как ему избавиться от этой муки. «Я комсомолец и не должен реагировать на какой-то там религиозный бред», — думал он, но душа кричала о своем и заставляла спорить с собственными мыслями. Для него богами были Ленин и его соратник Сталин. Икона в кармане — предательство по отношению ко всему, что его окружало: людям, солдатам и вождю. Да он не имел права предавать страну, но и выкинуть икону не мог. Она грела его душу, и он чувствовал это тепло.

«Как может, эта женщина с младенцем быть злом?» — спрашивал себя радист, но идеология давила и пугала расправой.

Однажды в выходной, старшина устроил всем баню и после этого выделил по сто грамм. В этот же вечер Гриша получил записку. Он сорвался с места, никого не предупредив. Таня ждала его в темном сарае. Он, задыхаясь, влетел туда и с какой-то легкостью произнес:

— Отдай ее Титовой. Вы ведь подруги.

Девушка не увидела сразу, что именно нужно передать лейтенанту. Она убрала ладанку в карман и прижала к себе испуганного бойца. В этот вечер они не произнесли ни слова — целовались и не могли остановиться — надышаться друг другом. Где-то в самом разгаре поцелуев Таня оттолкнула его, и шепнув: « Все», убежала из сарая. Григорий еще минуту приходил в себя, а когда понял, что девушка покинула его, выскочил из сарая и грустный вернулся в штаб.

Комбат посмотрел на радиста и не стал спрашивать, где он был. Гриша полчаса сидел в кресле, пытаясь понять, что произошло. Поведение Тани было странным, непонятным и необъяснимым. Чтобы развеяться, он решил сходить в дом к разведчикам.

Старый дед-партизан, попивая из кружки кипяток, рассказывал соплякам сказку о двух демонах. Они не могли поделить кровь одной женщины. Каждый хотел осушить ее и не оставить капли другому. Они дрались, как богатыри, на мечах всю ночь, но никто из них не смог победить и убить эту девушку. Дед рассказывал эту историю так, как будто он сам все это видел. Придраться политработникам было не к чему: богатыри, луки, стрелы, разломанные щиты и копья, но половина из тех, кто его слушал, понимали, о чем он говорит на самом деле. Тот, второй демон, что побеждал в сражении, все время наносил женщине раны, пытаясь из них выпить ее святую кровь, но жадность другого не давала ему покоя. Он метался, решая как поступить: добить врага или насладиться кровью. Кончилась сказка тем, что раненая женщина просто ушла, а демоны, потеряв все силы, могущество, волшебство в схватке, ослабли и ничего не смогли ей сделать. Она ушла, а они остались. Каждый сумел причинить ей много боли, но убить не смог.

Кто-то из бойцов не выдержал и сгоряча выкрикнул:

— Вот, гады! Я бы гранатами забросал!

— Они нашли вечную муку — это страшнее чем смерть. Никто не знает, что там, в другом мире, но если кто-то живет и помнит — это очень тяжелая кара. Без прощения и искупления, нет жизни ни в каком, даже самом сказочном мире, — ответил дед.

Лейтенант Милин — кудрявый политрук роты молчал. Он все прекрасно понял хоть и был молод. Ходил в кандидатах в КПСС, а молчал потому, что негласно от самого Сталина пришло указание разрешать разговоры о религии и не арестовывать приезжающих священников. У этого худого среднего роста паренька висело на кончике языка спросить:

— Это не Сталина ли ты в демоны записал? А женщина это наша Родина? — но он понимал, что дед отнекается, а он, выдав такое сравнение, сам пострадает. В его сознании, воспитанном в комсомольской организации фабрики по пошиву легкой одежды города Пскова не укладывалось все то, о чем рассказывал старик и дед видел это. Он смотрел ему в глаза и продолжал свою сказку.

Победить в этой внутренней дуэли лейтенант не смог, он выскочил из дома и сев на крыльцо закурил.

— Раньше люди не сомневались! А как начали лагерных да политических прощать, началось! — не выдержав, произнес он в слух.

Григорий улыбался — он видел, как дед размазал его, а остальные сделали вид, что не поняли в чем дело. Кто-то усмехнулся, некоторые отвернулись и молча легли спать, но нашелся один малец, и он, не понимая что делает, со злости произнес:

— Гитлер это точно демон!

Кто-то засмеялся, а дед спросил:

— Второй, по-твоему, кто?

— Не, я не про сказку. Я про Гитлера. Он же не человек. Тут одного застрелишь — немца, так крутит, ломает, рвет — харчами кидаешься — думаешь, подохнешь. А он, сколько смертей на себя взял и еще на что-то надеется?

Конечно, победить силу и могущество Верховного какой-то сказкой было невозможно, но маленькую трещину в его основе — в Великой лжи, дед-партизан сделал.

Вождь оставался идеалом — Богом. Его фотографии воспринимались как нечто неприкосновенное, но уже были люди, разглядевшие его суть.

Перевоспитать малограмотных рабочих и крестьян, взявших винтовки было невозможно. Они видели в Сталине не просто власть, он был их защитой и покровителем, а все кто говорил против — врагами. И эти самые «враги» с каждым днем говорили все громче и громче. Они надеялись что народ, победивший в войне, не простит террора против себя. Эти люди не знали, что накопленная за годы войны сила Вождя обрушится и найдет каждого, кто сумел увидеть истину.

Через пару дней приехал Палыч. Он долго разговаривал с Киселевым, а после ужина уехал. Они выпили немного, все осталось на столе, и майор позвал Григория продолжить застолье. Адъютант держал на такой случай фляжку спирта. Ее регулярно пополнял старшина и каждый раз радовался, что комбат смог расслабиться.

Ночью, слушая гитару и песни командира, Григорий решился и спросил:

— Товарищ майор, что происходит? Мы идем в атаку с именем Сталина, слушаем его, верим, но что-то за всем этим кроется плохое, а что именно не пойму?

— Эх, Гриша, не знаю, хорошо это или плохо, что ты задумался над нашей жизнью, но все можно объяснить просто. Вот представь, что ты пастух в своей деревне. У тебя коровы: все добрые, молоко дают, мычат, тебя любят. Ты каждый день их на пастбище водишь, некоторых плеткой погоняешь, чтоб не отставали — вот примерно то же самое и в стране твориться?

— Что именно? — не понимая, спросил Гриша.

— Ходим мы как стадо, куда нам говорят и делаем только то, что можно, а говорить вообще нельзя. Представь, что одна корова по-человечески заговорила, ты ее плеткой, а она тебе — «За что?» Ты, конечно, испугаешься — говорящая корова — такого не бывает, а она на зло, говорит: «Зачем ты меня бьешь, я же молоко отдаю? Сам все делаешь неправильно: ведешь нас на поле, но соседнее лучше, трава сочнее. Ты же ее не ешь, поэтому и не знаешь, а нам виднее — веди нас туда». А ты ей: «Я лучше знаю, молчи! Это поле чужое! Там только племенные коровы пасутся!» Начинаешь бояться этой коровы. Вдруг она остальных научит, и все стадо убежит от тебя? Ты, чтобы спасти стадо убьешь ее — скажешь, бес в нее вселился и станешь дальше своих молчаливых коровок, которые только и умеют мычать под твою дудку, гонять туда, куда сочтешь нужным. Вот так и люди. Заговорил — приговорил себя. А слуги пастуха на каждом шагу. Они и сами могут Сталина грязью обливать, а потом вызовут и спросят, почему ты поддакивал.