В 1938 г. и Лаврененко поднялся на уровень командиров индустрии: он стал диспетчером «Донбассэнерго», «самого крупного и значительного производителя энергии на юге». Диспетчер являлся специалистом по чрезвычайным ситуациям. Такие специалисты не подчинялись напрямую какому-либо предприятию, а приступали к делу там и тогда, где и когда возникали трудности (в данном случае в энергетике). Диспетчер олицетворял собой запланированный исключительный случай. В этом качестве Лаврененко принимал участие в пуске особой турбины мощностью 100 000 киловатт, которую ласково именовали «соткой» и над которой всего через три недели обрушилось здание. Место происшествия выглядело как после землетрясения, турбинный цех превратился в груду развалин, три человека погибли, четверо были тяжело ранены, и только «сотка» каким-то чудом почти не получила повреждений. Расследование установило, что одна из железобетонных колонн, поддерживавших крышу здания, оказалась на несколько сантиметров короче, чем нужно, в результате крыша, лишенная в этом месте опоры, обвалилась. О том, какие последствия имел несчастный случай и кого в итоге привлекли к ответственности, Лаврененко умалчивает^{999}.

Малиованов, единственный из перечисленных четырех инженеров, попавших в число руководящих кадров, сообщает о судьбе людей, чьи ошибки его посылали исправлять, — и в Донбассе, куда его направили в 1937 г., потому что там резко упало производство угля, и на коксовом комбинате в Белокалитинском районе, который он возглавил в 1938 г. Из-за необходимости добывать уголь любой ценой в шахтах начались обвалы, погребавшие под собой людей: «В общем тяжелая была ситуация, начали людей сажать, 37-й год же. Все считали, что это было вредительство, но это было не вредительство, а вынужденный риск, который подчас сходил благополучно, а подчас приводил к авариям»^{1000}. Малиованов видел связь между вынужденным риском, авариями и арестом инженеров. Однако это не заставило его осудить систему Он просто старался делать все возможное, оставаясь в заданных координатах, и взял на себя обязанность по мере сил помогать попавшим в беду инженерам.

Богдан занимала совершенно иную позицию. Ей, так же как и Малиованову было ясно, что завышенные планы и аварии — это причина и следствие. Но в ее глазах аварии представляли собой не побочные издержки в целом нормально развивающегося экономического процесса, а второй, наряду с браком, характерный признак советской индустриализации. Ей снова и снова приходилось наблюдать в своем окружении одну и ту же последовательность: вынужденный риск — авария — аресты инженеров. Ее зять Вася работал инженером шахты в Донбассе, где правила техники безопасности запрещали пользоваться динамитом при добыче угля. Нормы, однако, были так велики, что работникам шахты не оставалось ничего другого, как применять направленные взрывы. Однажды в результате устроенного Васиным помощником взрыва погибло семь человек, и Васю как ведущего инженера привлекли к ответственности и приговорили к трем годам лагерей^{1001}. Случалось и так, что специалиста, который предупреждал о последствиях какого-либо мероприятия, за эти же последствия и наказывали. Брат мужа Богдан, агроном, попал под арест, после того как сбылось его собственное предсказание. Он возражал против распашки одного участка, опасаясь эрозии почвы; ГПУ арестовало его, когда через год на этом участке действительно вымыло весь гумус^{1002}. Главного инженера Серба, начальника Богдан, уволили за то, что он, против своей воли, выполнил распоряжение директора — в целях повышения производительности труда отказаться от регулярной чистки аппаратуры. Вследствие этого в муке завелись вредители, и пришлось не только уничтожить всю муку, но и провести дезинфекцию завода, потребовавшую эвакуации жителей близлежащих домов. Директор же без зазрения совести заявил главному инженеру, что он, инженер, должен был заставить директора своевременно чистить машины^{1003}

Почти во всех воспоминаниях в большей или меньшей степени проглядывает тема угрозы, которую ощущали инженеры в случае выпуска бракованной продукции, невыполнения плана или отказа сконструированных ими устройств. Своеобразие положения советских инженеров отражалось в двойственности связанного с ними дискурса: их то славили как героев индустриализации, то поносили как саботажников, дезорганизаторов производства и трусов. С одной стороны, их заставляли рисковать и награждали за это почетным званием новых инженеров, с другой стороны — обвиняли и привлекали к ответственности за возникающие в результате проблемы. Они являли собой героев и врагов, новаторов и саботажников в одном лице и даже не понимали, какая роль им отведена. Богдан все-таки видела в постоянной угрозе, катастрофах и некачественной продукции структурный признак индустриализации. Она считала аварии доказательством неверного курса, взятого индустриализацией, результатом «спешки». На взгляд постороннего, она принадлежала к «советской интеллигенции», но идеалом для нее, как и для старых инженеров, оставалось бесперебойное производство на основе детального планирования и точного расчета^{1004}. В сознание Федоровой, Чалых, Лаврененко, Гайлита и Малиованова, напротив, прочно вошла мысль о неизбежности аварий. Все они подчеркивают, что аварийность в 1930-е гг. была повседневным явлением. Четверо мужчин к тому же выполняли функции «аварийной службы» и сделали карьеру на успешной ликвидации аварий. Инженеры-коммунисты испытывают определенную гордость оттого, что умели справляться с любыми кризисными ситуациями. Как и в в вопросе о производственном браке или недостатке техники, они не придают особого значения тому, что эти кризисы создавали большие трудности. Для них главное — способность самостоятельно найти выход, изобрести средства, чтобы все-таки выпустить требуемую продукцию, заставить котел работать без нужной турбины, проложить тоннель невзирая на обвал.

В описаниях трудовой жизни инженеров-коммунистов можно увидеть ту же диалектическую структуру, которая наблюдается уже в рассказах о том, как сын рабочего выбивался в инженеры. На пути к успеху необходимо было преодолеть различные трудности и проблемы в виде брака, нехватки техники и материалов, частых аварий. Все эти явления в глазах инженеров-коммунистов служили не столько свидетельствами дефектов экономики, сколько предвестниками близкого успеха. Значение неудачи в общем контексте собственной биографии и процесса индустриализации перекодировалось: она воспринималась не как нечто негативное, а как первая ступень перед прорывом. Взрыв, наводнение, авария означали урок, который необходимо извлечь из ошибок, еще один шаг к овладению техникой. Череда несчастных случаев, аварий и импровизаций в конечном итоге всегда завершалась успехом. Подобным образом мыслит даже Поздняк, в душу которого ситуация на озере Балхаш заронила серьезные сомнения в правильности проекта индустриализации. То, что после его доклада положение там значительно улучшилось, преисполнило его гордостью и удовлетворением: он помог преодолеть кризис и вывести строительство на верную дорогу.

Подобная интерпретация происходящего широко распространялась средствами массовой информации с помощью героического дискурса относительно советских трудовых методов, большевистских темпов и героической гибели на производстве и, совершенно очевидно, усваивалась инженерами-коммунистами, прибегавшими именно к ней при оценке своей трудовой жизни. Их диалектическое мировоззрение оказывало решающее влияние на восприятие проблем, возникавших на рабочем месте. В конце концов эта установка легла и в основу самосознания советского инженера: он считал своей профессиональной заслугой не способность гарантировать бесперебойную работу предприятия, а гибкость, позволявшую извлекать уроки из катастроф и обеспечивать производство при самых неблагоприятных условиях. Для его трудовых будней были характерны отнюдь не рабочая рутина, нормальность и предсказуемость, а, наборот, хаос и все новые и новые непредвиденные ситуации. Инженеры гордились тем, что умели существовать в таких обстоятельствах и оказывать на них организующее и упорядочивающее влияние. Они видели в себе «кризисных менеджеров» и мастеров импровизации.