Поскольку судебное разбирательство должно было состояться ещё до конца января, Шульцу приходилось спешно возвращаться в Гданьск. Но Мария Франческа с Анной и слышать не хотели о возвращении. Напротив — они уже послали за остальными своими вещами и решительно собирались оставаться в Варшаве до самого великого поста.
Несмотря на продолжавшийся при дворе траур по королеве, во дворцах магнатов возобновились забавы и даже танцы. Куда разгульней и свободней веселились за городом, в поместьях богатой шляхты и в великопанских дворах, у Казановских и Радзейовских, у Собеских, Годебских и Милановских. Охоты, балы, приемы, гулянья и маскарады затягивались на несколько дней, перемещались вместе с гостями со двора на двор и из дворца во дворец. Анна фон Хетбарк без особого труда возобновила прежние знакомства, представляя сеньориту де Визелла своей воспитанницей, и как придворная дама королевы Боны, по протекции варшавского подкоморного Зигмунта Опацкого, который был её свойственником, была принята в лучшем обществе. Ее остроумие, шарм и знание иностранных языков наравне с красотой и очарованием Марии Франчески распахнули перед ними двери магнатских салонов, и сеньориту окружал целый рой поклонников.
Шульца это всерьез беспокоило, тем более что его карман уже основательно отощал, а Мария просила о новой, весьма значительной «ссуде». Но времени на борьбу с женским упрямством у него не было. Он даже подумал, что лучше, если женщины вернуться в Гданьск только после исполнения приговора, на который он рассчитывал.
И Генрих сдался. Обещал проследить за отправкой багажа, вручил Марии тяжелый кошель с дукатами и с ещё более тяжелым сердцем сел в огромные почтовые сани, выражая надежду, что Мария будет ему верна и что к посту он увидит её в Гданьске.
Тем временем Мартен все ещё томился с темнице, с той разницей, что получил отдельную, сухую и достаточно приличную камеру и что к нему допустили лекаря, менявшего повязки.
Раны, полученные в схватке под Оливой, не были впрочем тяжкими и быстро заживали. О них он особо и не думал. Больше досаждало ему полная бездеятельность, прерываемая лишь редкими допросами. Под сильной охраной его отводили к ведшему следствие судье Иоахиму Штрауссу, который восседал за высоким пульпитом в обществе двух заседателей и секретаря, после чего начинались все те же самые, бесконечно повторявшиеся вопросы. Мартен поначалу отделывался молчанием; в лучшем случае поддакивал или возражал. Но следственная комиссия отличалась похвальным терпением и выдержкой, стремясь раскрыть правду во имя справедливости. Такая выдержка присуща людям, расставляющим юридические крючки и ловушки в полной уверенности, что сами никогда не подвергнутся их смертельной хватке.
Ян Куна не разбиралося в уголовном праве. И через несколько дней он начал говорить. Он возмущался, дерзил, угрожал, высказывал немало такого, что тщательно записывалось в дело.
Когда из Петркова прибыли два духовника — представители коронного трибунала, один из них как бы между прочим спросил, прибегал ли Ян к колдовству или к помощи сатаны, сражаясь со своими врагами.
Мартен лишь рассмеялся и пожал плечами, заявив, что не верит ни в колдовство, ни в существование такого дьявола, который захотел бы ему помочь.
— Это плохо, — сказал асессор. — Мать наша церковь допускает одержимость, а святая инквизиция сжигает колдунов и ведьм на кострах. Так что неверие в колдовство противоречит церковной науке.
Еще его спросили, чем руководствовался он, поступая на службу королевы Елизаветы и почему сражался против испанцев.
— Я был и есть корсар, — ответил Ян. — Это мое ремесло.
— Мы это знаем, — кивнул асессор. — Но хотим все же понять ваши побуждения.
Мартен подумал о своей бурной судьбе. О смерти матери и брата. Об Эльзе Ленген, убитой испанскими солдатами. О романтических приключениях в царстве Амаха, которое он защищал от насилия завоевателей. О предательстве Энрикеса де Сото в заливе Тампико. О резне в Нагуа. Об утраченной любви Иники, дочери Квиче-Мудреца. О трусливых и коварных происках Бласко де Рамиреса и Лоренцо Запаты…
Да, у него было достаточно причин сражаться против испанцев, но он не собирался объяснять их.
— Я над этим не задумывался, — ответил Ян.
— Жаль, — вздохнул асессор. — Каждый христианин обязан задумываться над побудительными мотивами своих поступков. Это завещали все отцы нашей церкви.
— А может быть, вам эти заветы кажутся неверными? — спросил другой из депутатов.
Мартен заколебался; вопрос был коварен.
— Я не теолог, — сказал он. — Мои познания в таких вещах слишком ограничены, чтобы я мог о них судить и высказывать свое мнение.
Потом потребовал себе патрона и дозволения поговорить с Яном Вейером и ротмистром Владиславом Бекешем.
Судья согласился лишь с первым из этих требований. Вейеру и Бекешу предстояло выступать свидетелями защиты, и невозможно было допустить их сговор с обвиняемым до вынесения приговора.
С поисками патрона было немало хлопот. Никто из гданьских палестрантов не хотел впасть в немилость Сената, защищая убийцу Ведеке. Наконец принял на себя защиту некий Киприан Бачинский из Торуни, заурядный юрист, имевший небольшую практику по мелким преступлениям простонародья.
Процесс начался 29 января года от Рождества Христова 1599. Первым взял слово обвинитель и в долгой вступительной речи заявил, что Ян Куна, именуемый Мартеном, а также шевалье де Мартен, во-первых без всякой уважительной причины, грозя применить силу, вторгся вечером со своим кораблем в гавань под Старой Лятарней, не придерживаясь при этом правил входа и выхода из порта, а затем вышел оттуда на рассвете, не объяснившись с городскими властями и не оплатив штраф, положенный за такое нарушение. Преследуемый по этой причине сторожевым кораблем «Йовиш», не подчинился требованиям сдаться, а когда был произведен предупредительный залп, взял его на абордаж, во главе своих людей вторгся на палубу и жестоко убил безоружного хафенмейстера Готарда Ведеке, который там находился, после чего велел нагое его тело повесить на рее. И наконец заставил всю команду «Йовиша» покинуть корабль, и отбуксировал его на Вислу, а потом колдовскими чарами направил до самого порта на Мотлаве, где корабль тот разбился о Длинную набережную, повредив перед тем немало барок и прочих судов.
В поддержку обвинения инстигатор представил результаты следствия и потребовал заслушать около двадцати свидетелей.
После него держал речь делатор со стороны Зигфрида Ведеке, поддерживая выводы обвинения. Его цветастая, полная патетических возгласов и словес речь была ораторским шедевром в честь убитого, и должна была растрогать судей и всех слушателей судьбой старика — отца, который лишился на старости лет единственной опоры.
Патрон Мартена ограничился поправками к некоторым утверждениям обвинения и потребовал пригласить нескольких свидетелей по этим обстоятельствам, оставив главную защитительную речь на потом.
На второй и третий день разбирательства были выслушаны свидетели, указанные инстигатором и делатором, а на третий — только паны Вейер и Бекеш, и больше никого из команды «Зефира» суд в свидетели не допустил из-за якобы их заведомой небеспристрастности, как подчиненных Мартена. Столь явная несправедливость вызвала протест защитника Бачинского, но тот судом был отклонен.
Немалую сенсацию среди присутствующих вызвали показания испанского иезуита Педро Альваро, личного и политического секретаря Его святейшества папского нунция Маласпина. Этот испанец утверждал, что в 1581 году был захвачен Мартеном на судне, на котором совершал путешествие из Сьюдад Руэда в Вера Крус в Западных Индиях. Мартен два года держал его в неволе в стране Амаха, языческим владыкой которой был некий Квиче по прозвищу Мудрец. Дочь этого царька до такой степени околдовала Мартена, что тот хотел её взять в жены, и хотя поначалу не запрещал миссионерской деятельности Альваро среди туземцев, но укрепляя их столицу, Нагуа, велел возвести между батареями каменного истукана их омерзительного бога Тлалока, которому даже приносили кровавые жертвы.