— Привлечь Валентину Сави было абсолютно необходимо. Это блестящая молодая женщина, я возлагаю на нее огромные надежды. В будущем она принесет Фонду много пользы. К тому же она уже приступила к работе.

— Я не сомневаюсь в ее способностях. Меня интересует, насколько она надежна.

Штерн развел руками, показывая, что в таком вопросе он беспомощен.

— Ровно настолько, насколько может быть надежен человек, только-только вышедший из глубочайшей депрессии. Лично я убежден, что она придет в норму, как только вернется к настоящей работе. Надеюсь, моего мнения вам будет достаточно. Я редко ошибаюсь в подборе персонала.

— Об этой девушке ходило много пересудов, — произнес безапелляционным тоном Сорель. — Перед тем как окончательно зачислить ее в штат сотрудников, необходимо раз и навсегда решить вопрос с ее прошлым. Если она действительно совершила ту ошибку, в которой ее обвиняют, она должна быть отстранена. Выбора у вас нет. Служащие Фонда должны быть безупречны. Мы не можем позволить себе ненужный риск.

— Я попросил Нору разобраться в случившемся. Если вам нужно с ней переговорить, она ждет в коридоре. Позвать ее?

Сорель покачал головой.

— Нет. Это ваша проблема. Я не хочу вмешиваться в это дело. Но я должен иметь полную картину произошедшего уже в ближайшие дни.

Сорель замолчал и окинул комнату взглядом. Как и в каждый из предыдущих визитов, взгляд его остановился на Ван Гоге. На мгновение он утратил сосредоточенность.

Торговец что-то сказал, и гостю пришлось сделать усилие, чтобы вернуться к реальности.

— Когда вы улетаете? — повторил Штерн.

— У меня приказ оставаться в Париже до конца этого дела. Начальство настроено на этот счет категорично. Слишком велики ставки — как для вас, так и для нас. Как супервайзер проекта я лично должен обеспечить его полный успех и в случае необходимости оказать вам помощь.

— Остановитесь там же, где и всегда?

— Да, в том же номере, что и прежде. Держите меня в курсе развития ситуации.

Он выдержал небольшую паузу, а затем добавил:

— Я здесь не для того, чтобы воевать с вами. Мы находимся лишь на начальной стадии нашего сотрудничества. Надеюсь, в дальнейшем наши отношения будут только улучшаться.

Штерн, по всей видимости, не поверил ни единому слову. Сочтя себя вправе ничего не отвечать, он нажал скрытую под столом кнопку, и плексигласовая дверь отошла в сторону.

Сорель поднялся со стула, легким кивком попрощался с хозяином и, не оборачиваясь, покинул комнату.

Губы его растянулись в широкой улыбке. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Разговор прошел хорошо, и ему удалось сохранить спокойствие, несмотря на ребяческие провокации торговца. Эта победа над самим собой доставила громадное удовольствие, которое возросло еще больше при мысли о мягкой кровати, ожидавшей в номере отеля.

Умение подавлять эмоции пришло к нему само, со временем. В процессе первичной подготовки он научился многому — растворяться во враждебной среде, сдерживать возможные угрозы и устранять их в случае необходимости, но только не расслабляться, воздействуя на дыхание. Это Сорель открыл для себя уже на практике, по мере выполнения миссий. Он быстро понял, что в его профессии потеря самообладания есть путь к поражению, даже к смерти. И если о смерти он просто старался не думать, то мысль о том, что он может выставить себя в глазах коллег неспособным к самоконтролю кретином, была ему глубоко отвратительна.

Для того чтобы усмирять импульсы, он разработал собственную систему, в основе которой лежал сначала прием лекарственных средств, затем техники йоги вкупе с умеренным, но регулярным потреблением легких наркотиков.

Благодаря этой усердной работе над собой он смог не ударить в грязь лицом перед судьей в день развода, когда его благоверная заявила права на их домик, машину, двоих детей и даже собаку.

Несмотря на снедавшее его желание убить эту сучку, Сорель стойко держал удар на протяжении всего заседания. Он даже ни разу не оскорбил жену, как то подсказывал инстинкт, а напротив, привел, в ответ на ее требования, сдержанные аргументы.

Да, он ей изменил… Несколько раз? Возможно. Даже побивал ее. Редко, но такое случалось, он готов это признать. Издержки стрессовой профессии. Подобные прегрешения можно если не простить, то хотя бы понять.

В любом случае прошлое не вернешь, так почему взрослым цивилизованным людям не начать все сначала?

В конце выступления Сорель напустил на себя сокрушенный вид и последние слова произносил дрожащим голосом, со слезами на глазах. Поза его могла служить метафорой покорности.

Он целую неделю тренировал это выражение в гостиничном номере, перед зеркалом в ванной. С терновым венцом и многохвостой плеткой со свинцовыми кончиками он, вероятно, добился бы еще большего эффекта, но так как эти аксессуары были запрещены в помещении суда, пришлось делать ставку на умеренность и скромность.

Несмотря на это Сорель отнюдь не был недоволен своим выступлением. Если бы его попросили аттестовать речь, он выставил бы пятнадцать из двадцати ^[18].

Однако же его усилия оказались тщетными — судья встал на сторону супруги. Этот придурок дал ей все, что она требовала, в том числе и опеку над собакой.

Потеря детей не слишком расстроила Сореля — в конце концов, его отцовский инстинкт так и не развился, тем более что его не бывало дома в среднем от трех до четырех дней в неделю, — но вот от перспективы расставания с любимым псом сердце кровью обливалось.

Тем не менее комментировать столь неблагоприятное для него решение Сорель не стал и все свои мысли сосредоточил на дыхании. Это сработало.

Он почувствовал, как гнев отступает в отдаленные зоны сознания, и даже заговорщически подмигнул жене в тот момент, когда она садилась в машину, ярко-красную «хонду» с откидным верхом, словно говоря: «Ну, как тебе моя игра, после всего того, что ты заставила меня вынести?»

В тот же вечер, перед тем как отправиться спать, он вернулся к себе — к ней, отныне — и превратил небольшое спортивное авто в груду металла при помощи бейсбольной биты цветов «Чикаго Сокс», его любимой команды.

Уничтожив машину бывшей супруги, Сорель почувствовал облегчение. Даже расслабление. По возвращении в гостиничный номер он рухнул пластом на кровать, несмотря на черный день, и проспал почти двенадцать часов подряд, чего с ним не случалось целую вечность. Ничто не снимает стресс лучше доброй порции эндорфина.

Да, тогда он немного сорвался, но с тех пор научился сносить любые обиды. Встреча со Штерном лишний раз это подтвердила.

Нора ожидала в коридоре, прислонившись спиной к стене. Она выпрямилась, когда Сорель вышел из кабинета, и оглядела его с ног до головы, словно никогда и не встречала прежде.

— Что у вас? — бросил Сорель вызывающим тоном.

— Ничего интересного, — ответила молодая женщина. — У меня к вам один вопрос. Совсем простой, касается вас лично.

— Слушаю.

— Я вот все спрашиваю себя, действительно ли вас так зовут. Как персонажа романа ^[19], я имею в виду…

Сорель провел рукой по завитым волосам, поправляя растрепавшуюся в дороге прическу. Затянул потуже галстук. И выбросил из головы Штерна, чтобы сосредоточить все внимание на молодой женщине.

В прошлые их встречи Нора относилась к нему с неизменным высокомерием. Этот неожиданный интерес к его персоне показался ему весьма многообещающим. Сорель почувствовал, как запульсировала вена, пробегавшая вдоль левого виска.

Ему было хорошо знакомо это ощущение. Девушка ему нравилась. Вот что означало это глухое биение. Он находил Нору — с ее чопорным видом и безупречным шиньоном, из которого не выпадало ни единой непокорной пряди — очень привлекательной. Именно такими он представлял себе героинь романов девятнадцатого века, которыми была завалена библиотека его бабушки с дедушкой и которые он поглощал в неимоверных количествах, когда подростком приезжал к ним на каникулы. Именно так, должно быть, выглядели мадам Бовари или Анна Каренина, с несколькими лишними килограммами, возможно, и более тяжелой грудью, как того требовала мода тех лет. Сорель всегда питал страсть к классике как в отношении романов, так и в том, что касалось женщин.