Диктор произнес эти слова медленно, старательно, с паузами между ними.
Порта восторженно рассмеялся.
— Ну и чушь! Жан думает о какой-то там Рите… Чего там думать? Да и вообще, кто они такие, черт возьми? Что за Жан и Рита? Детская сказочка какая-то.
— Это код, — объяснил Хайде, постоянно утверждавший, что знает все. — Я когда-то был радистом. Они всегда передают такие сообщения.
— Le dimanche les enfants s'impatientent. Le dimanche les enfant s'impatientent[19].
Это адресовалось участникам Сопротивления, ждавшим высадки воздушного десанта в Нормандии.
— Ici Londres. Передачу сообщений продолжим через час.
ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
Перед тем как хоронить убитых, мы заворачивали их в брезентовые саваны и рядом с каждым трупом клали пустую баночку из-под пива с его личными документами. Думали, что рано или поздно, после войны, кто-то позаботится о подобающих кладбищах с настоящими могилами и рядами белых крестов, и когда это время наступит, когда будут выкапывать разлагающихся мертвецов из канав и полей, нужно будет знать личность каждого. Отсюда баночки и документы.
Нам представлялось совершенно необходимым, чтобы обе стороны имели приличные кладбища для мертвых героев. Иначе чем в будущем производить впечатление на новобранцев?
«Смотрите, ребята, это могилы наших славных покойников, павших на последней войне за свою страну… Под этим крестом лежит Пауль Шульце, скромный рядовой, у него гранатой оторвало обе ноги, но он все же оставался на своем посту и отражал противника. Этот скромный рядовой спас целый полк. Он умер в объятиях своего командира с патриотической песней на устах».
Погребения ждало столько тел, что у нас не хватало на всех баночек из-под пива. После тяжкой утренней работы в роли могильщиков нам дали полчаса на обед, а потом отправили на обнаружение мин.
Это было гораздо хуже, чем копать могилы. Жизнь каждого, кто занимается разминированием, считается чертовски краткой и отнюдь не приятной. Мины там были магнитными, взрывались при приближении малейшего кусочка металла. Поэтому мы оставили «дома» все металлические предметы, какие были у нас при себе, даже срезали пуговицы и заменили их палочками. Сапог с резиновыми подошвами нам не выдали, и пришлось обматывать ноги тряпьем, но к счастью для нашей группы, Порте, нашему «ручному падальщику», повезло найти пару американских сапог на желтой резине.
Полагаться на миноискатели было невозможно: они реагировали не только на мины, но и на мельчайшие кусочки металла; в конце концов, в зависимости от характера, мы либо выходили из себя от постоянного страха, либо становились невнимательными из-за привычности. И то, и другое сулило беду. Чтобы иметь хоть малейшую возможность уцелеть, работая с минами, нужно быть постоянно настороженным и обладать стальными нервами, действовать неизменно твердыми руками, притом с величайшей осторожностью. В месте, с виду совершенно безопасном, может таиться величайшая угроза.
Безобидного вида мины-ловушки первым стал применять Роммель и довел эту практику до высочайшего совершенства. Открываешь дверь, и происходит взрыв; обходишь стоящую на пути тачку, и у тебя под ногами разверзается земля; закрываешь брошенную распахнутой дверцу шкафа, и целый ряд домов взлетает в воздух. Потом еще почти невидимый провод, искусно спрятанный под ковром или палой листвой: идущие впереди наступают на него, и половина роты гибнет в долю секунды.
Мы узнали о минах многое, и чем больше узнавали, тем меньше нам все это нравилось. Мы сталкивались с П-2, подсоединенной к реле, которое приводит в действие один взрывной заряд за другим. И с минами, которые нужно уничтожать детонированием. И с теми — пожалуй, самыми худшими, — которые нужно разбирать со всей осторожностью, пока не доберешься до взрывателя из тончайшего стекла… Если кто-то подсознательно стремится к смерти и обладает таким складом ума, при котором можно целый час с удовольствием рассматривать в картинке-загадке один кусочек, то он — в самый раз подходящий для этого занятия человек. Но для кого-то вроде меня, потеющего от страха, с неловкими руками, это дело явно не по зубам.
Мы медленно шли в ряд один за другим, ощупывая ногами землю при каждом шаге, не особенно веселые, — даже те, кто находился в хвосте и мог считать себя в относительной безопасности. Каждые десять минут ведущие менялись. Таким образом, риску всякий раз подвергался лишь один человек, и он знал, что его период риска имеет определенные пределы. Держались мы на безопасном расстоянии друг от друга и ступали след в след. Несколько секунд все спокойно, сердце замедляет бешеный стук, потовые железы начинают работать с меньшей нагрузкой — потом передний с леденящим душу криком неистово машет рукой, и мы застываем на месте. Снова среагировал миноискатель…
Мы все останавливаемся. Злополучный временный обладатель сапог перемещает детектор миноискателя вперед, в стороны, назад. Находит место, которое вызывает беспокойство, неохотно приседает на корточки, начинает робко разгребать землю. Проходит пять минут. Пять минут потения и ужаса. И откапывает он всего-навсего шрапнелину, осколок снаряда или гранаты. Постоянно одно и то же. Или почти постоянно.
Мы даем выход напряжению в злобной брани по адресу пленного, сказавшего, что данная местность густо заминирована, и службы информации — именно она передала это сообщение и повинна в том, что мы находимся здесь. Совершенно ясно, что пленный лгал, а служба информации — сборище доверчивых идиотов.
Мы идем немного быстрее, сердито ропща. Внезапный взрыв заставляет всех замереть. Оказавшийся впереди несчастный взлетает в воздух и падает на землю множеством неузнаваемых кусков. Выходит, пленный не лгал, служба информации укомплектована не доверчивыми идиотами, а весьма разумными людьми, замечательно делающими свою работу… приводящую к тому, что мы подрываемся. Если подорвешься на противотанковой мине, это определенно конец: остаться в живых после ее взрыва невозможно. Если мина противопехотная, перспектива не столь мрачна: вполне можно остаться живым, лишившись только ног. Сейчас это не такая уж страшная трагедия. Тебе выдадут отличные протезы, и если ты не круглый идиот, тебя могут принять на курсы младших командиров. Сейчас на таких курсах обучается немало безногих. Ты можешь подписать контракт на тридцать шесть лет, через пятнадцать — восемнадцать стать фельдфебелем и в шестьдесят пять выйти в отставку с солидной пенсией.
Поэтому во время, свободное от поиска мин, мы находим в последних и положительные, и отрицательные стороны. С одной стороны, можно лишиться жизни; с другой — можно лишиться только ног, с огромной пользой покинуть по инвалидности передовую раз и навсегда. Однако нужно иметь в виду: терять одну руку или одну ногу не имеет смысла. Обе — или ни одной. Одноногих на фронте немало, а одноруких столько, что в них видят совершенно нормальных, боеспособных людей. Например, майор Хинка простился с правой рукой два года назад и с тех пор постоянно находился в гуще сражений[20].
Наступила моя очередь возглавлять колонну, надевать американские сапоги, рисковать жизнью и конечностями. Уловив напряженными нервами первый признак опасности, я нагнулся и разгладил густую траву. Там что-то есть… что-то металлическое? Позади меня остановились Порта и Легионер. Сильное искушение повернуться и побежать. К сожалению, невозможно. Я медленно опустился и приложил ухо к земле. Легкое тиканье, или это просто мое трусливое воображение? Магнитная это мина или же замедленного действия? Вся моя одежда пропиталась потом, зубы нервозно клацают, колени пляшут джигу. Да, это мина. Пока что лежащая спокойно, но от этого не менее опасная. Кобра не вызывает такого страха. Кончиками пальцев нащупываю невидимую антенну, округлый свод, тонкую стеклянную панель. Классическая противотанковая мина.