— А вдруг мы зашили их в живот Юлиусу? — задался вопросом Барселона.

Этого мы так и не узнали.

6

Некий Робино, участник Сопротивления из Порт-ан-Бессена, имел несчастье попасть в лапы полевой жандармерии, и жандармы тут же подвергли его особым, предназначавшимся для таких, как он, пыткам. Его били, прижигали, чуть не утопили; сломали в нескольких местах руки и заставили вылизать собственную рвоту. В конце концов он признался, что задания ему давал доктор Сюстендаль из Люк-сюр-Мера.

Доктора вызвали для того, что смягченно именовалось «допросом». Сперва он с горячностью отрицал все обвинения в свой адрес, что доставляло огромную радость допрашивающему: чем дольше подозреваемый держался, тем было интереснее. Его подвергли тому же обращению, что и Робино, но доктор все же продолжал держаться. Наконец жандармы решили устроить ему очную ставку с избитой, почти неузнаваемой оболочкой Робино и судить о виновности Сюстендаля по его реакциям.

Обе жертвы были сведены лицом к лицу. Доктор сперва оставался бесстрастным: ежившийся от страха субъект с распухшим, как полная луна, лицом, с беззубыми деснами, с отвисшей челюстью, с бессильно болтавшимися руками и покрытым струпьями телом нисколько не походил на человека, которого он знал как Робино. Тот был гордым молодым парнем на пороге жизни, стройным, плечистым, не гнувшим колени ни перед кем. К сожалению, злополучный Робино узнал доктора. Упал, всхлипывая, ему в ноги и попросил прощения слабым, как у ребенка, голосом. И тут доктор «сломался». Вытерпеть пытки он мог, но осознание, что эта развалина — не кто иной, как непокорный несколько недель назад Робино, оказалось невыносимым. Он признался во всем и был поэтому приговорен к смерти.

На другой день Робино подтвердил свое право называться человеком, сумев повеситься в камере.

ПОТЕРЯННЫЙ ПУЛЕМЕТ

Нашу боевую группу во главе с обер-лейтенантом Лёве разместили на постой в большом доме у въезда в деревню. Дом принадлежал старой супружеской паре, едва способной понять, что идет война, и почти наверняка не представлявшей, какая. За все время оккупации у них лишь раз находился на постое немецкий офицер — старой школы, до сих пор веривший, что служит своему кайзеру. Перед отъездом он устроил превосходный званый обед для всех видных людей деревни, военных и штатских, где самым видным персонажем был аристократичный фон Хольцендорф, презрительно называвший Гитлера «этот маленький богемский ефрейтор».

Поэтому в представлении мсье и мадам Шомон немецкие офицеры представляли собой породу сверхчеловеков, обладавших блестящей утонченностью, изысканными манерами, экстравагантными вкусами и великолепными связями. Стоило видеть их замешательство при встрече с обер-лейтенантом Лёве. Возможно ли, что это грубого вида существо в грязном мундире и пыльных сапогах — настоящий прусский офицер? По выражению их лиц я понял, что они питали на этот счет сильные сомнения.

Лёве отрывисто козырнул и сказал Шомонам, что их дом реквизирован.

— Прошу прощения? — негодующие спросил старик.

Лёве приподнял бровь.

— Я сказал, что дом реквизирован для нужд армии. Извините, если это причиняет вам беспокойство, но ведь идет война.

Мсье Шомон с возмущением встал и, вытянув руки в стороны, загородил дверной проем.

— Прошу вас предъявить ордер на реквизицию.

Лёве уставился на него в холодном изумлении. Позади меня кто-то хихикнул, а позади мсье Шомона его жена широко раскрыла глаза в ужасе и удивлении при виде Порты с его единственным зубом и жуликоватой физиономией.

— Это возмутительно! — заявила она, а потом увидела стоявшего на дорожке Малыша с телефонными проводами и оборудованием, и мне показалось, что она на грани обморока.

Конечно же, Малыш не представлял собой утешительного зрелища для старой дамы.

— Это что такое? — спросила она, указав на него.

Лёве резко оглянулся.

— Один из моих солдат, выполняющий приказание, — лаконично ответил он. — Повторяю, мадам, я извиняюсь, если это причиняет вам беспокойство, но нам всем приходится переносить определенные неудобства.

Малыш спокойно пошел к задней части дома. За ним последовал оправившийся после операции Хайде, деловито разматывая провод. Лёве приказал им устроить центральный телефонный пункт в кухне.

— Я протестую, — заявил мсье Шомон, дрожа всем телом. — Наш последний офицер был утонченным аристократом, он ни за что не вел бы себя так. Предупреждаю, если вломитесь в дом, я пожалуюсь самому высокому начальству!

— Жалуйтесь, — любезно ответил Лёве. — Обратитесь лично к фон Рундштедту. Если он не даст вам удовлетворения, генерал Эйзенхауэр будет очень рад помочь.

Ошеломленный, притихший мсье Шомон отступил, но когда на крыше стали устанавливать пулемет, вновь разразился протестами.

— Вы называете себя офицером? Поразительно! Граф ни за что не вел бы себя так грубо. Он был блестящим аристократом во всех отношениях. Было приятно, что он пользовался нашим кровом. Он был гостем в нашем доме, он…

Тут Малыш издал губами непристойный звук. Раздраженный обер-лейтенант Лёве злобно повернулся к нему, но не успел раскрыть рта, как с дороги вбежал Грегор Мартин и весь в грязи плюхнулся на диван.

— Войска противника, — пропыхтел он. — Приближаются несколькими колоннами к деревне…

— Мы должны предупредить полк… Где Хольцер? Вечно этого болвана нет, когда он нужен!

— Я знаю, где он, — умиротворяюще сказал Малыш. — Сейчас приведу.

Вернулся он через пять минут — без Хольцера, но с несколькими бутылками кальвадоса.

— Слишком поздно, — уныло произнес Малыш. — Он ушел — и я, раз такое дело, принес выпивку.

Лёве издал сдавленный рык и раздраженно обратился к Старику:

— Фельдфебель Байер, оставляю тебя командовать здесь. Удерживайте позицию, чего бы это ни стоило. Вы двое, — обернулся он к Барселоне и ко мне, — пойдете со мной. Мы должны как-то передать сообщение.

Мы последовали за ним и вышли главной улицей к открытому полю. Противник уже атаковал деревню, и нам пришлось пригибаться под непрерывным градом снарядов и трассирующих пуль.

Штаб полка располагался в замке, и первым, кого мы увидели, был начальник артснабжения: он сидел в изящном кресле и пил шампанское. Приветствовал он нас весьма радушно.

— Лейтенант Лёве, надо же! У тебя, случайно, нет льда? Здесь найти его невозможно, а шампанское прямо-таки горячее… Но, несмотря на столь серьезное упущение, я нахожу это место вполне сносным. Видел портьеры? Изысканные, правда? У французов хороший вкус, я всегда это утверждал.

— К черту! — рявкнул Лёве. — Где командир?

Едва он договорил, вошел майор Хинка. В рубашке и брюках, тоже с бутылкой шампанского.

— О, Лёве! Что привело тебя сюда? Что-то случилось?

— И еще как! — Лёве достал из кармана сложенную карту и разложил на столе. — К деревне приближается противник. Расстановка сил такая: мы — здесь, англичане — примерно здесь. Они атакуют крупными силами, и мне нужно подкрепление, чтобы отразить их.

Начальник артснабжения прикончил бутылку шампанского, взял другую и затянул непристойную пьяную песню. Лёве бросил на него раздраженный взгляд.

— Много же пользы он принесет в чрезвычайной обстановке!

Майор Хинка отставил свою бутылку шампанского. Закурил сигару и задумчиво склонился над картой.

— Ничего, лейтенант. Паниковать незачем. Окопайтесь вот здесь, за холмом, и удерживайте позицию.

В конце концов, что такое несколько рот англичан? Скажи спасибо, что это не русские!

Он весело засмеялся и выпустил большой клуб сигарного дыма. Начальник артснабжения перебросил ноги через подлокотник кресла. Я видел, что Лёве вот-вот выйдет из себя, и полностью ему сочувствовал. В самом деле, что такое несколько рот англичан, когда ты в уюте и безопасности, сидишь в замке с запасом шампанского и сигар? Лёве жестко распрямился.