— Это измена! — заорал Хайде. — Я мог бы на тебя донести! Это коммунистическая болтовня!

— Ерунда, — ответил с отвращением Легионер. — Коммунисты, капиталисты, нацисты… терпеть не могу всю эту свору. Я просто-напросто солдат, делающий то, что приказывают.

Старик поглядел на него и спросил:

— Тебе нравится быть солдатом?

— Неважно, — пожал плечами Легионер. — Это просто работа, как и любая другая. Никто не потрудился спросить, что мне нравится делать. У меня не было выбора в этом вопросе.

— И поэтому выполняешь ее?

— Ладно, давай взглянем на это так. — Легионер подался вперед, поближе к нему. — Тебе нравится быть солдатом? У тебя существовал в этом вопросе какой-то выбор? Есть он вообще у кого-нибудь? Почему люди платят налоги? Или не садятся за руль без водительских прав? Или покупают еду, а не воруют ее? Потому что им нравится? Или потому что у них нет выбора? Нет у них его, вот почему. Либо соблюдай закон, либо отправляйся за решетку. Или, как в моем случае, становись солдатом или голодай. Или, как теперь в нашем случае — твоем, моем, Свена, Порты, Малыша — будь солдатом и делай, что приказывают, или становись к стенке. — Он откинулся назад, покачивая головой. — И если ты считаешь это каким-то выбором, то я нет.

Я вздохнул и стал смотреть на дождь, мерно стучащий по каске.

— Чертова караульная служба, — сказал я. — Кажется, она тянется беспрестанно много недель.

— Попалась бы кошка, — сказал Порта. — Толстая, черная, в которую можно было б выстрелить. Хоть чем-то нарушить это однообразие…

Мы повернули обратно и вскоре оказались у входа в здание, обнесенное зубчатой стеной с бойницами и башенками.

— Давай зайдем за нее, покурим, — предложил Порта. — Спрячемся от этого отвратного дождя. Искать там нас никто не станет.

Мы зашли за стену, расположились в сухом месте и сняли каски. Всего через четверть часа нас должны были сменить Хайде с Малышом. И наверняка прихватить чего-нибудь горячительного.

— Кто знает? — с надеждой произнес Порта. — Если останемся здесь надолго, то, может, предоставим какому-нибудь типу долгожданную возможность взорвать к чертовой матери всю эту гнусную публику. Собственно, если кто подойдет ко мне с бомбой в руке и попросит ненадолго отвернуться, то я со всей охотой. Ему даже подкупать меня не потребуется…

— Кстати, о деньгах, — сказал я, присаживаясь на корточки, — что с этими касками, которые Легионер стибрил в пункте снабжения? Где они?

— Сейчас у шведа дворника на Бернхардт-Нахтштрассе. Он говорит, это место надежное, но долго оставаться там они не могут. Их готов купить один слесарь с Тальштрассе, но хочет, чтобы мы доставили всю партию в склад на Эрнстштрассе — прямо напротив Альтонского воказала. Вся проблема в этом. На своих грузовиках нельзя, сразу попадемся.

— Сколько он готов платить? — спросил я. И добавил: — Собственно говоря, я знаю, где можно прибрать к рукам партию гаубичных снарядов, но опять-таки вся проблема в транспорте. Нужно найти эсэсовский грузовик и выехать чуть свет. Мало того, нужно официально подписанное эсэсовцами разрешение, иначе груз нам не отдадут. Они стали пугливыми после того, как один тип ухитрился увезти два не принадлежавших ему мотора — однако, если удастся найти нужный транспорт, сделать попытку есть смысл. Мне сказал об этих снарядах один знакомый из СС; он зол как черт, потому что пытался дезертировать, а его поймали.

— Слесарь, — заговорил Порта, — дает шестьдесят семь пфеннингов за килограмм. Может быть, за снаряды удастся содрать с него чуть побольше. Скажем, шестьдесят девять — во всяком случае, как ты говоришь, сделать попытку стоит. Малыш может раздобыть совершенно новые номерные знаки, и если найти большой крупповский грузовик, дело может выгореть. Они почти не отличаются от эсэсовских.

— А разрешение?

— Твой приятель из СС не сумеет сделать подложного?

— Может, и сумеет. Как думаешь, сколько ему нужно будет заплатить?

— Пинка в зад, — ответил Порта. — У нас ведь есть на него зацепка. Стоит только стукнуть, и он попадет на виселицу.

— Да, но… — Услышав приближающиеся шаги, я умолк и схватил Порту за руку. — Осторожнее! Кто-то идет сюда…

Мы посидели, напряженно прислушиваясь, потом Порта сунул в бойницу дуло винтовки.

— Если это какой-то гестаповец, шлепну ублюдка, — решил он. — Скажем, что приняли его за диверсанта. Сейчас все время твердят о диверсантах.

— Спятил? — возразил я. — Нам это не сойдет с рук.

Внезапно Порта с явным разочарованием опустил винтовку.

— Да это Малыш и Хайде.

Мы пристально поглядели через верх стены и увидели их, медленно приближавшихся. Они о чем-то серьезно разговаривали, размахивая руками. Малыш сжимал в своей лапище бутылку.

— Благодарим тебя, господи, за императора, — негромко произнес Порта. — И особенно за его коня.

Мы услышали громкий смех Малыша, потом более тихий голос злобно бранящегося Хайде.

— Он сволочь, ублюдок, дерьмо и свое получит. Проклятый осел. — Хайде плюнул на тротуар и растер каблуком плевок. — Теперь ему каюк! Погоди, я доберусь до него. Погоди, погоди!

— Мне он тоже противен, — сказал Малыш.

— В жизни не встречал такого дерьма, — мстительно сказал Хайде.

Порта засмеялся и ткнул меня в бок.

— Это про фельдфебеля Брандта — держим пари?

— Иди ты! — ответил я. — Когда все совершенно ясно?

— Да, его уже пора бы прикончить. Похоже, Юлиус что-то задумал.

— Ничего не имею против, — сказал я. — Терпеть не могу этого ублюдка.

— Что, если я попрыгаю у него на брюхе, пока кишки не вылезут? — услужливо предложил Малыш по своему обыкновению.

— Черт возьми! — Глаза Хайде фанатично сверкали. — Уже при одной мысли об этой свинье меня тошнит! — Он остановился и умоляюще протянул руки. — Скажи, Малыш, разве я не самый чистый, опрятный, аккуратный солдат во всем полку? Во всей дивизии? Во всей чертовой армии?

Малыш взглянул на него и оживленно закивал.

— Да. Да, верно.

— Еще бы не верно! Посмотри на подбородочный ремень моей каски — давай давай, посмотри! Готов отдать тебе все жалованье за пять лет, если найдешь на нем хоть малейшее пятнышко — не найдешь, даю слово, и не отрывай мне, черт возьми, голову! — Хайде резко отстранился от Малыша, который воспринял это предложение буквально и пристально смотрел на ремень, ухватив его лапищей. — Знаешь, — продолжал Хайде, когда я проходил подготовку в учебке — это истинная правда, клянусь богом — нам заглядывали в задницу, если было не к чему придраться. И знаешь, что? Моя была самой чистой во всей роте! И до сих пор это так! Загляни мне туда в любое время и найдешь ее чистой, как новенькая булавка. Клянусь, — воскликнул Хайде, распалясь еще больше, — что я мою эту треклятую штуку трижды в день!

— Я верю тебе! — выкрикнул Малыш, заражаясь горячностью Хайде. — Верю, можешь не показывать!

— Посмотри на мою расческу! — Хайде вынул ее из кармана и сунул под нос Малышу. — Она чище, чем в тот день, когда была куплена! И скажи, что я делаю прежде всего, когда приходится где-то окапываться?

— Чистишь ногти, — уверенно ответил Малыш. — Я видел.

— Вот именно. Чищу ногти. А чем? Маникюрной пилкой — не кончиком штыка, как ты и остальные.

— Это верно, — кивнул Малыш. — Совершенно верно.

— А об этом что скажешь? — Хайде, будучи почти вне себя, снял каску и указал на голову. — Ни один волосок не торчит в сторону! Все подстрижены по инструкции, причесаны по инструкции — даже блохи идут справа колонной по одному. Но Леопольд Брандт — чертов фельдфебель, чтоб ему пусто было — Леопольд Брандт отчитывает меня за неровный пробор! Меня! — хрипло выкрикнул Хайде, побагровев. — Меня, надо же!

— Это дьявольская бесцеремонность, — убежденно сказал Малыш.

— Мало того, это жестокое оскорбление!

— Да, — согласился Малыш. — Оскорбление.

— Он псих! — выкрикнул Хайде. — Он даже поставил меня на краю двора, а сам залез на крышу штаба третьей роты и смотрел на меня через треклятый дальномер! Чтобы доказать, что пробор у меня не прямой!