Ричард де Бельмон, вымытый, выбритый, надушенный и освеженный, сверкающий локонами цвета воронова крыла, одетый в снежно-белую сорочку тончайшего фламандского полотна, черный бархатные панталоны до колен и легкий сюртук из мягкой кожи серны, стоял на корме “Зефира” рядом с Мартеном, смотревшим на восток, где ещё маячили в спускавшися сумерках паруса испанских шлюпок и плотов с обоих затонувших кораблей.

— Дня за три-четыре доплывут, — заметил Мартен. — До берега недалеко.

— Повезло им, что нарвались на вас, — ответил Бельмон. — Дрейк наверняка не стал бы о них так заботиться.

— Дрейк сейчас был бы на дне, если бы не я, — довольно заметил Мартен.

Бельмон, покосившись на него, усмехнулся.

— Вы нашли в нем друга, — сказал он. — Это стоит побольше, чем этот трофей, — он кивнул на потругальское судно, дрейфовавшее рядом.

“Золотая лань” миновала их всего в нескольких десятках ярдов. Френсис Дрейк стоял на высоко поднятом юте за плечами рулевого. Ветер трепал его рыжие кудри медного оттенка. Когда корабли поравнялись, подняв правую руку, крикнул:

— Встретимся в Англии, капитан Мартен! Найдете меня в Дептфорде!

— До встречи, капитан Дрейк! — прокричал в ответ Мартен. — Мы наверняка встретимся!

Потом повернулся к Бельмону и взяв его под руку сказал:

— Моя дружба, шевалье де Бельмон, стоит не меньше, чем дружба Дрейка. Разве что их цену кто-то стал бы измерять только числом кораблей и пушек или весом захваченного каждым из нас золота и серебра. Полагаю, вы к таким не относитесь?

Бельмон смотрел на него со все большим интересом.

“ — Нельзя сказать, чтобы этот балтийский авантюрист грешил лишней скромностью, — подумал он. — Во всяком случае то, что он сумел совершить, доказывает, что лучше не стоять у него на пути. Даже защищая честь прелестной синьоры де Визелла…” — добавил про себя.

— Не отношусь, — сказал он вслух. — Но все же умею ценить силу орудийного огня и мощь золота. Правда, за золото нельзя купить истинной дружбы, но с его помощью можно добыть и вооружить корабль. А я, капитан Мартен, потерял свою “Аррандору”…

Горечь прозвучала в последних его словах и Ян Куна по прозвищу Мартен тут же почувствовал её и все понял.

— Не могу предложить вам ни этот трофей, — сказал он, указывая на могучий корпус “Кастро верде”, — ни даже доли, которую получат мои люди от продажи груза. Могу предложить вам только место первого помошника на “Зефире” — такое же, как занимает здесь Шульц. Принимаете?

Казалось, шевалье де Бельмон колеблется, что явно сердило Мартена. Экипаж судна-трофея ему пришлось укомплектовать своими людьми, оставив часть португальцев и забрав боцмана от Уайта. В результате он сам остался без помошника и Бельмон пришелся бы очень кстати. С другой стороны, свое предложение он считал небывало великодушным. Ведь ещё перу часов назад этот человек, познавший удары судьбы, был узником в руках своих врагов, и вот перед ним открывается возможность, которой позавидовал бы любой не менее опытный моряк даже в гораздо более благоприятной ситуации. А этот колебался вместо того, чтоб с благодарностью ухватиться за такой шанс!

— Можете рассчитывать на меня до конца плавания, — наконец решил тот, и Мартен вдруг почувствовал себя так, словно ему оказали неоценимую услугу.

Глава III

Соломон Уайт, капитан корсарского фрегата “Ибекс”, с трудом взобрался по трапу, спущенному с борта “Зефира”, и постукивая деревяшкой, заменявшей ему левую ногу, неторопливо поковылял на корму. Шульц отдал какое-то распоряжение гребцам ялика, который доставил их сюда, и поровнявшись со старым корсаром, заметил:

— Можете предложить ему по пятнадцать шилингов за фунт. Рыночная цена составит около двадцати пяти. Таким образом каждый из нас заработает по три тысячи гиней сверх своей доли.

Уайт, приостановившись, в упор взглянул ему в глаза. Лунный свет отражался на его лысом черепе, обтянутом гладкой, желтой как пергамент кожей, образуя вокруг головы что-то вроде ореола на остатках редких седеющих волос на висках и за оттопыренными ушами. Сморщенные щеки, напоминавшие почерневшие сушеные груши, покрытые белесой плесенью щетины, и но, острый словно клюв хищной птицы, тонули в тени. Только пара пылающих глаз светилась в глубоко запавших глазницах, казалось, просвечивая насквозь каждого, на кого только падал взгляд.

Генрих Шульц таких вещей не любил и машинально отшатнулся.

— В чем дело?

Уайт ощерил зубы в злобной ухмылке, обнажая остатки почерневших зубов.

— Я случайно знаю, что рыночная цена кошенили составляет больше тридцати шилингов за фунт, — негромко сказал он. — Если ты собираешься иметь со мной дело, не пытайся обмануть, понятно?

— У меня и в мыслях такого не было, — полным обиды тоном возразил Шульц. — Мы уже не раз совершали сделки, и разве когда что теряли, а? Если все так, как вы говорите…

— Я знаю, что говорю, — рявкнул Уайт. — Тридцать шилингов и ни пенса меньше!

— Может быть вы все же войдете? — раздался за их плечами любезный голос, в тоне которого явно была заметна легкая ирония.

Шульц вздрогнул и едва не отскочил в сторону, словно на него кипятком плеснули; Уайт выпрямился и, бросив торопливый взгляд через плечо, машинально схватился за рукоять ножа, торчавшего за поясом.

— Капитан Мартен ждет вас к ужину, — продолжал шевалье де Бельмон в своей обычной манере, — а синьора Франческа де Визелла удостоит нас за столом своим обществом. Прошу, господа, — он слегка поклонился, протянув руку в сторону входа в кормовую надстройку.

Уайт презрительно пожал плечами.

— Я дорогу знаю, — буркнул он, — и не надо мне указывать.

Двинувшись вперед, он вошел в ярко освещенную каюту, которую действительно хорошо знал, но которая теперь показалась ему переменившейся словно по волшебству. Простые дубовые стулья, стоявшие здесь ещё вчера, были заменены дорогой мебелью с богатой резьбой, пол покрывали ковры, а низкий стол красного дерева сверкал зеркальной полировкой поверхности, в которой отражались серебряные приборы, китайский фарфор и венецианский хрусталь.

При виде всего этого Уайт поморщился и хмуро уставился на шевалье де Бельмона, словно молча его в чем-то обвиняя. Его пуританская простота содрогалась от отвращения к такой роскоши. Он даже склонен был допустить, что вся эта роскошь-дело сатаны и что Бельмон при содействии адских сил уже сумел опутать Мартена.

“ — А может, эта женщина?..” — подумал он.

Ее он ещё не видел, но знал от Шульца, что та-жена португальского вельможи,“папистка” — как все испанцы и португальцы, которых он одинаково ненавидел.

И сесть за тол в её обществе! Мысль эта лишала его покоя, как яд травила его кровь. С какой же целью Мартен принуждал его к этому? Был это только каприз, или это чертов Бельмон вместе с ней затеял какой-то заговор против них всех?

Бельмон подошел к тяжелой портьере из бордового бархата, которая заслоняла проход в каюту Шульца, откинул её, словно собираясь переступить порог, но услышав возбужденный и гневный женский голос, заколебался.

— Да я лучше умру от голода и жажды! — долетели к нему последние слова.

Усмехнувшись, опустил портьеру.

— Похоже, у синьоры де Визеллы нет аппетита, — произнес он как бы про себя.

И тут за ним хлопнули двери, тяжелая ткань резко отлетела в сторону от рывка могучей руки и Ян Мартен вошел в каюту. Брови его сердито хмурились, а глаза пылали гневом, но встретив удивленные и любопытные взгляды троих мужчин, он вдруг прыснул от смеха.

— Легче захватить португальскую каравеллу, чем убедить эту даму, что ничто не грозит её чести! — сказал он. — Садитесь: пусть мы недостойны её общества, но надеюсь, как-нибудь это переживем.

Все подошли к столу, Уайт, перекрестившись, вполголоса прочел молитву. Шульц набожно сложил руки, чуть отвернулся, чтобы его не видеть, и беззвучно шевелил губами, уставившись на хрустальный графин.

Он не был уверен, что не совершает смертного греха, вознося молитву рядом с еретиком, чуть не вместе с ним, и вдобавок при Мартене, о котором знал, что тот сын колдуньи Катаржины Скоржанки, и внук Агнешки, сожженной на костре. Кто мог ручаться, что Ян не прибегает к помощи сатаны в своих головокружительных авантюрах? Все семь лет, с того момента, как “Зефир” ускользнул от датского флота, стерегущего Зунд, Мартену неизменно сопутствовала удача; он благополучно уходил от смертельной опасности, пули его не брали, он не был даже задет ни в одной из битв, хоть вокруг него люди падали как колосья в жатву. Погиб его отец, Миколай Куна, смерть скосила половину старой гданьской команды “Зефира”, у любого из уцелевших тело было покрыто рубцами от ран, только он один не пролил ни капли своей крови, проливая столько чужой…