Он засмеялся и уставился на ледяные кристаллы на потолке. Те в ответ равнодушно поблескивали.
Поезд тронулся. Экстренный дополнительный санитарный поезд из шестидесяти восьми холодных, грязных товарных вагонов, заполненных грудами страдающей человеческой плоти, именуемой солдатами — ранеными в боях за свою страну героями! И какие это были герои! Сотни кашляющих, неряшливых, бранящихся, плачущих и до смерти перепуганных бедняг, корчащихся от боли и стонущих при каждом сотрясении вагона. Таких калек никогда не упоминают в сообщениях о героических битвах или на вербовочных плакатах.
— Послушай, Гроза Пустыни, — громко зашептал Малыш Легионеру. — Когда приедем в этот вонючий госпиталь, я первым делом напьюсь вдрызг. Да, еще раз наберусь, как следует, а потом займусь сразу тремя пахнущими карболкой кошечками. — Он мечтательно поглядел в потолок, блаженно фыркнул и облизнул обмороженные губы. — Будь уверен, стану стараться изо всех сил.
Глаза Малыша блестели от предвкушаемого восторга. Он впервые попадал в госпиталь и представлял себе его своеобразным борделем с широким ассортиментом услуг.
Легионер засмеялся.
— Погоди, мой мальчик. Сперва тебя так жестоко искромсают, что первые две недели будешь беспокоиться совсем о другом. Изо всех пор будут выходить с потом стальные осколки. Так всего исколют шприцами, что смотреть на девочек не захочешь, поскольку ты еще пригоден быть пушечным мясом.
— Кончай! Слушать не хочу, — побледнев от ужаса, крикнул Малыш.
Помолчав несколько минут, он нерешительно спросил:
— Как думаешь, очень больно, когда тебя режут хирурги?
Легионер медленно повернул голову и пристально посмотрел на здоровенного повесу. У того в каждой черте придурковатого лица сквозил страх перед неведомым будущим.
— Да, Малыш, больно, очень больно. Тебе рвут в клочья плоть, ты ловишь ртом воздух и стонешь. Но приободрись: боль такая, что ты не сможешь издать ни звука, ни писка. Вот так, — кивнул Легионер.
— О Господи, — прошептал Малыш. — Пресвятая Матерь Божия.
— Когда меня залатают в госпитале, — подумал я вслух, — хочу найти любовницу, роскошную, привлекательную, в длинной собольей шубе — настоящую жизненную награду, с большим опытом.
Легионер кивнул.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, предел мечтаний.
И щелкнул языком.
— Что такое любовница? — вмешался Малыш.
Мы добросовестно объяснили. Лицо его засияло.
— А, шлюха, которую держишь дома. Не из борделя. Господи, найти бы такую!
Он закрыл глаза, рисуя в воображении целые батальоны красоток. Они шли вереницей по длинной улице, виляя соблазнительными задами.
— Сколько может такая стоить?
Не желая совсем упускать из виду воображаемых женщин, он открыл только один глаз.
— Всего годового жалованья, — прошептал я, забыв о боли в спине при мысли о любовнице в соболиной шубе.
— У меня была любовница в Касабланке, — задумчиво произнес Легионер. — Я тогда только что стал сержантом в третьей роте Второго полка. Рота хорошая, командир отличный, не какое-то дерьмо.
— К черту твоего командира. Мы хотим послушать о твоей крале, а не о ротных.
Легионер засмеялся.
— Она была женой беспутного судовладельца, настоящего старого козла. От него ей были нужны только деньги. Состояние его представляло собой цифру со многими нулями. Ее любимым времяпрепровождением было покупать любовников и бросать, когда она изнурит их.
— И тебя она бросила? — спросил Малыш, ставший внимательным слушателем.
Легионер не ответил и продолжал рассказывать о жене судовладельца в Касабланке, купившей хорошего любовника.
Малыш упорно продолжал вмешиваться. В конце концов он издал такой рык, что другие раненые напустились на него.
— И тебя она тоже отшила, Гроза Пустыни? Я хочу знать, спустила ли она тебя по кухонной лестнице.
— Нет, — выкрикнул невысокий Легионер, раздраженный этими вмешательствами. — Я ушел сам, когда нашел кое-что получше.
Мы знали, что это ложь, и Легионер понимал, что знаем.
— Цвет лица у нее был оливковый, — продолжал Легионер. — Волосы черные, вечно была готова на какую-то проказу. Белье, mon Dieu[8], доставляло такое же удовольствие, как бутылка сухого редерера двадцать шестого года. Повидал бы ты его, потрогал, mon garcon[9]!
Унтер-офицер с забинтованной головой негромко засмеялся.
— Ты, видно, большой любитель наслаждений. Я был бы не прочь пойти с тобой как-нибудь вечером, посмотреть на твоих женщин.
Легионер не потрудился даже взглянуть на него. Он лежал с зарытыми глазами, положив противогазную коробку под голову.
— Женщины меня больше не интересуют. Я лишь вспоминаю прошлое.
— Расскажи еще про девочек из Касабланки, Гроза Пустыни. А кстати, где находится этот бордель, Касабланка?
Легионер гулко закашлялся.
— Ты, наверно, думаешь, что на свете нет ничего значительного, кроме казарм и борделей. Касабланка — не бордель, а красивый город на западном побережье Африки. Место, где легионеры-новички учатся есть песок и пить пот. Там идиоты, считавшие, что будут вести в Легионе веселую жизнь, узнают, что они скоты, потому что рождены скотами…
— …и зачаты скотами, — добавил голос из темноты, постепенно сгущавшейся в вагоне.
— Совершенно верно, — кивнул Легионер, — зачаты такими же скотами, как ты, я и другие солдаты в этом мире.
— Да здравствуют скоты! — выкрикнул кто-то из раненых.
— Да здравствуют скоты! — заревели мы хриплым хором. — Да здравствуют глупые скоты, которыми помыкает нацистское дерьмо!
— Шваль, мерзавцы! — негодующе закричал поклонник Гитлера. — Да поможет вам Бог, крысы, когда снова начнется наступление! Фельдмаршал фон Манштейн вот-вот форсирует Ловать и двинется на восток.
— Если и так, то только в эшелоне, везущем пленных в Сибирь, — съязвил кто-то.
— Вперед, гренадеры, спасители великой Германии! — неистово заорал этот фельдфебель.
— Хо-хо, самозванный Адольф, был ты в бою под Великими Луками? — спросил Малыш. — Раз так уверенно говоришь о Ловати!
— А ты был? — спросил какой-то солдат с одной рукой, уже пораженной гангреной.
— Конечно. Мы трое находились в узле сопротивления в составе Двадцать седьмого полка. Хочешь возразить что-нибудь, тварь? — И тут же Малыш оповестил по секрету весь вагон: — Как только выйду из госпиталя, задам трепку какому-нибудь офицеру интендантской службы. Так отделаю воришку, что своих не узнает. Рот разорву, чтобы усмехался до конца жизни.
— Чего ты так зол на них? — спросил однорукий солдат.
— Ты что, мозги в потерянной руке оставил? — воскликнул Малыш. — Осел, неужели ни разу не промокал в плаще? Эти твари-интенданты на всем наживаются. Все эти плащи насквозь промокают. Понимаешь, в чем тут фокус? Поскольку интендантская служба наживается на каждом плаще, дураки вроде нас отбрасывают первые два в надежде взять какой получше, и вполне понятно, какая тут хитрость.
— Доходное дело, — заметил Легионер. — Если б только я мог устроиться в интендантскую службу и продавать плащи ворюгам-офицерам! Выпади мне такая участь, Аллах был бы воистину мудр и благ.
— Ну, что там дальше с той красоткой, про которую ты рассказывал? — спросил Малыш. Он уже забыл об офицерах-интендантах .
— Не суйся в чужие дела, — проворчал Легионер. И чуть позже заговорил, ни к кому не обращаясь: — Мухаммед и все истинные пророки, как я любил ее! После того как она прогнала меня, я дважды пытался проникнуть в сад Аллаха.
— Ты же сказал, что бросил ее, — загоготал Малыш.
— Ну и что? — выкрикнул Легионер. — Мне наплевать на баб, этих коротконогих, широкобедрых, болтливых тварей! И подумать только, что у мужчин хватает глупости гоняться за ними! Посмотри утром на женщину: глаза заплыли, все лицо распухшее и перемазано губной помадой.
— Спасибо, — послышался голос в середине вагона. — Вот это комплимент прекрасному полу!