— О, мы всегда так делаем, — бесцеремонно заявил Порта.

— Заткнись и слушай, — сказал наш генерал. — Через две секунды после этого светового сигнала заработает наша артиллерия, и ты, Барселона, установишь мировой рекорд скорости и добежишь до остальных. В соседнем секторе голову сломают над тем, что обо всем этом думать. Если все пойдет, как мы планируем, там начнется неразбериха. У нас всего пять секунд, чтобы покинуть высоту. Наша артиллерия будет преследовать вас огнем по пятам. Прикрывать вас мы будем до реки, партизаны помогут вам переправиться через нее. Потом до цели у вас будет сто сорок пять километров. Как вы доберетесь туда — дело ваше. Но добраться вы должны. — Он указал точку на карте. — Вот сюда вам сбросят взрывчатку и фаустпатроны. Если кто-нибудь будет ранен, пусть сам заботится о себе. Носить с собой раненого категорически запрещается. Спрячьте его и на обратном пути посмотрите, жив ли он. Вот еще что: эта задача должна быть выполнена, даже если из вас в живых останется только один. Оперативный штаб находится в этом лесу, на развилке дорог стоят замаскированные танки. При них от силы пятнадцать механиков. Они живут в палатках.

— Их так хорошо охраняют? — удивленно спросил Старик.

— Нет. Они чувствуют себя в полной безопасности. Мысль о нападении им и в голову не приходит. Как только уничтожите танки, двое атакуют штаб, остальные ведут по нему огонь с юга. Схватите первого же штабного офицера, какого увидите. Вы должны — обязаны! — привести одного живым. Остальных убивайте. Никто не должен иметь представления о том, что произошло, иначе вся операция теряет смысл. Потом возвращайтесь к мосту. Да, забыл сказать: оставьте у моста двоих, они заложат взрывчатку, пока остальные будут заниматься танками и штабом. Когда перейдете его на обратном пути, эти двое взорвут мост. Если противник будет так висеть у вас на хвосте, что вы не сможете переправиться, придется пожертвовать пулеметной группой ради того, чтобы доставить штабного офицера. Идите к северу, пока не дойдете до реки. Оттуда следуйте на восток. — Генерал указал толстым пальцем место на карте. — Здесь английский штаб дивизии. Уничтожьте его. — Бросил несколько цветных фотографий мундиров союзников. — Здесь вы видите штабные петлицы и знаки различия.

— Тогда нужно надеяться, что они будут не в ночных рубашках, — усмехнулся Хайде. — Или знаки различия они носят на заднице?

— Сами это выясните, — отрезал генерал.

Мы сверили часы и в последний раз осмотрели оружие. Все было хорошо закреплено, ничто не бренчало.

— Не забудьте взять солдатские книжки и личные знаки своих убитых, — напомнил Одноглазый. — Иначе кто-нибудь в СД может заподозрить дезертирство. И вот что еще. Это особенно касается Порты и Малыша. Не грабьте мертвых. Если вас схватят с золотыми зубами в карманах, то повесят. Сочувствия к золотоискателям у американцев нет.

— Да они сами этим занимаются, — сказал Порта.

— Знаю, но об этом никому не известно. — Одноглазый схватил Порту за шиворот. — И среди вас никто этого не знает. Порта, я достаточно ясно выразился?

— Jawohl, герр генерал.

— Сегодня я не ваш генерал. Я Одноглазый! Трое суток за то, что забыл. Когда вернешься, отбудешь их на гауптвахте.

— Поделом, — прошептал Старик.

Минуту спустя Малыш исчез за бруствером. На севере непрерывно грохотали пушки. Я взглянул на светящиеся стрелки часов. Девяносто секунд. Ощупал снаряжение. Шестьдесят секунд. У меня задрожали ноги. Сорок пять секунд. Я начал неистово трястись. Удержать руки в покое было невозможно. Я поглядел на остальных. Тех, с которыми пробыл вместе так долго. Я жалел, что с нами нет нашего финского учителя, лопаря-лейтенанта, который прибыл с севера и учил нас сражаться.

Легионер, как обычно, держал в зубах свой мавританский нож. Подмигнул мне. Он знал, что я боюсь.

Уже всего пять секунд. Как медленно движется стрелка. Три секунды. Две секунды. На плечо мне легла ладонь; я бросился вперед, нашел кусачки там, где оставили их Малыш с Портой, и стал резать проволоку. Колючки раздирали мне кожу. Я прополз на спине под опасными нитями. Потом бросил кусачки обратно.

Полежал немного, чтобы отдышаться после громадных усилий. Господи, пусть меня ранят, пока у тех, кто в траншее, еще есть время унести меня. Через несколько часов я лежал бы в госпитале, в превосходной чистой постели. Медсестры холили бы меня. Когда лежишь на ничейной земле, мечтаешь о госпитале. Но меня не ранили. Я должен был двигаться вперед. Вслед за Портой. Человека никогда не ранят, если он хочет этого. Через несколько секунд подполз Легионер. Я взглянул на часы. Две минуты уже истекли. Теперь Легионер сжался, готовясь к прыжку, — сущая пантера в человеческом облике. Хорошо, что он находился с нами. Это придавало мне чувство безопасности.

Я перевернулся на живот и пополз в сторону американских позиций. Достиг куста, за которым мне полдня предстояло прятаться. Рука коснулась чего-то липкого, в ноздри ударил тошнотворный запах. На пути у меня оказался разорванный труп. Меня вырвало. Я положил перед собой бинокль, замаскировал его листьями и травой. Пока темно, линзы не представляли собой опасности, но с наступлением дня, если солнечные лучи коснутся их хоть на секунду, они могли меня выдать, и это означало бы конец. Противник понял бы, что на ничейной земле что-то затевается.

Но бинокль был необходим. Мне нужно было наблюдать за человеком, которого я должен убить. Годы войны странно изменили нас. Мы уже спокойно относились к убийству себе подобных. Даже в рукопашной схватке. Малыш с Легионером потеряли счет тем, кого убили голыми руками. Вонзать нож в человеческую грудь стало почти привычкой. Никогда не забуду, как впервые увидел смерть человека. Погибшего даже не от моей руки. То был сидевший на заднем борту грузовика пехотный фельдфебель. Ему в голову попала шальная польская пуля, и я едва успел остановить танк. То был один из тех двухместных танков, «крупп-спорт»[165]. Мы оба выскочили, чтобы убрать с дороги тело, и какой-то лейтенант обругал нас за то, что остановили колонну.

То был первый убитый, какого мы видели, и нам вдруг открылась вся серьезность войны. Она была отнюдь не столь приятной, как ее расписывали.

Неподалеку от меня кто-то полз. Я вынул нож, достал пистолет.

— Тсс! — послышалось позади, и я чуть не вскрикнул от испуга. Потом увидел в лунном свете серый котелок и ряд крепких лошадиных зубов, обнаженных в широкой усмешке. То был Малыш, наш здоровенный балбес.

— Наложил в штаны? — спросил он шепотом. — Я издали видел тебя, трусишка.

Потом переполз через холмик и исчез в темноте.

Я начал окапываться саперной лопаткой. Работа для крота. Я не смел создавать шума.

На севере пушки перестали стрелять, угрожающую тишину ночи нарушали только редкие винтовочные выстрелы и отрывистое тявканье пулемета. Я поднес к глазам бинокль, пытаясь разглядеть свое окружение, но вокруг была только темнота. Я был доволен, что перед нами обычные пехотинцы. С ними мы быстро разделаемся. Они не знали всех дьявольских ухищрений, на которые морпехи были мастера, и, разумеется, нам казалось, что мы как-то связаны друг с другом через майора Майка.

В небо с шипением взлетел осветительный снаряд и медленно опустился на землю в слепящем сиянии. Злобно залаяла автоматическая пушка. Вдали трассирующие снаряды напоминали нить бусин на фоне черного ночного неба. Было уже почти три часа. У американцев скоро смена постов.

И вот они появились. Лязгнула сталь. Кто-то засмеялся. Тлеющий огонек сигареты. Безмозглые идиоты! Курить на передовых позициях! У меня руки зачесались разделаться с ними, и я знал, что все остальные испытывают то же самое. За подобное безумие расплата одна — смерть. Это были явно необстрелянные солдаты. Те не позволили бы себе этого. Наверняка только что прибыли на фронт. Новобранцы! Разделаться с ними для нас было бы детской игрой.