Он лежал в ту ночь на своей солдатской койке, и его не покидала эта проклятая тревожная мысль о Голомбаше, нетронутой контрольной полосе. Он никак не мог дождаться утра, то и дело нетерпеливо поглядывал в темные окна — не светает ли? — и думал, думал…

Все было, кажется, сделано правильно: высланы часовые, доложено дежурному по штабу отряда, получено от него «добро», но тревога давила и давила на сердце, и ничего нельзя было с нею поделать, а рассвет все никак не наступал. Уходили часовые, возвращались, он инструктировал их, выслушивал.

А рассвет все медлил. Темные окна, свет настольной лампы, полумрак в углах канцелярии и беспокойные думы… Все стало путаться, расплываться в его голове, тускнеть — усатый Голомбаш, чернобровая красавица Геленка, веснушчатый Яков, поддакивающий: «Так, так, все правильно», сержант, собака Астра…

Рассвет, как ему показалось, наступил внезапно. Он открыл глаза, приподнял голову, а за окнами уже было светло, лампа на столе погашена, и возле койки, на которой он лежал, заложив руки под голову, стояли старшина и дежурный по заставе.

— Ого! — изумленно воскликнул майор.

— Все тихо, — сказал старшина.

Майор поднялся, накинул на плечи шинель, взял в руки фуражку и вышел из канцелярии, бросив на ходу старшине:

— Скоро вернусь.

Когда газик подкатил к месту происшествия, пограничники, а их было двое, мгновенно выросли перед машиной. «Молодцы», — отметил про себя майор, спрыгивая на землю. Спросил:

— Как дела?

— Тихо, товарищ майор, — ответил старший наряда.

— Приступим. Осматривали полосу?

— Так точно.

— Следы?

— Нет следа. Кроме как бы небольших точек, пунктира через полосу.

— Где?! — нетерпеливо воскликнул майор. — Показывайте.

Пограничники прошли вдоль полосы несколько метров и присели на корточки. Присел рядом с ними и майор.

— Вот, — сказал старший наряда. — Смотрите сюда, товарищ майор.

И майор увидел строчку следов, пунктиром протянувшуюся через полосу. Чьих следов?

— Я так думаю, товарищ майор, — продолжал тихим, настороженным голосом старший наряда, — что это пробежала куропатка.

— Почему вы так думаете? — раздумчиво, глядя на неведомые следы, спросил майор. — Почему?

Он все глядел на следы, не оборачиваясь, как бы боясь, что стоит оторвать от этой легкой пунктирной строчки взгляд, и она мгновенно исчезнет, сольется с забороненною землей.

— Я думаю, заяц если, то он так не бегает, у него свой след. Кто же еще, кроме куропатки, так пробежит?

Майор потыкал указательным пальцем землю. Она была достаточно тверда.

— Видите? — спросил он, теперь уже взглянув на сидящего рядом с ним часового.

— Что? — с готовностью и все так же настороженно спросил тот.

— Видите, землю приморозило. Это не куропатка. Она слишком легка, чтобы оставить глубокие вмятины на такой твердой земле.

— Сейчас куропатки жирные, тяжелые, — прошептал часовой.

— Верно. И все-таки это не куропатка.

— А кто?

— Не знаю. Надо во что бы то ни стало разгадать.

«А может быть, это в самом деле куропатка? — подумал он. — Почему бы не куропатка? Почему я убежден, что она не оставит таких глубоких вмятин? Если она и самом деле жирная, толстая?» Он на мгновение представил себе, как куропатка бежит через полосу, вытянув шею, ссутулясь, переваливаясь с боку на бок и чуть помогая себе взмахами слегка растопыренных крыльев. Все оказывалось куда как просто и логично: она оставила следы на контрольной полосе. И нечего ломать голову, терзать себя размышлениями. Но как быть с Ференцом Голомбашем? Со всей этой его историей исчезновения из дома? Предположим, он мог идти по селу, по винограднику, по яблоневому саду. Что дальше? Куда он мог деться? Он же ясно сказал Геленке, что идет к Иозефу Варгашу, у которого, оказывается, и не бывал. Не бывал и исчез из Семионово. Но как увязать воедино этого здоровяка Голомбаша и куропатку?

— Нет, все-таки это не куропатка, — после продолжительного молчания раздумчиво произнес майор даже с некоторым сожалением и огорчением. Так сильно было искушение свалить все на куропатку. — Что же это, однако, могло быть?

Ноги занемели. Майор поднялся, прошелся вдоль полосы в одну сторону, в другую и вновь присел возле пунктира едва приметных следов.

Утро было слегка морозное, но тихое, безветренное и безоблачное. Сладко и печально пахло садом, обильным убранным урожаем яблок. Солнце еще не всходило, но небо на востоке, за Семионово, за крышами его разноцветных, пряничных домов, за купами каштанов и диких груш, уже порозовело.

Шофер и часовые, сгрудясь возле машины, молча, словно боясь нарушить царившую вокруг них утреннюю благодать, глядели на майора. Так минуло с четверть часа. Наконец майор поднялся и, строго и в то же время весело глядя на солдат, сказал:

— Голомбаш. Это прошел Голомбаш. Вот какой он хитрый, этот Ференц Голомбаш! Чуть было не обхитрил нас. А вы говорите: куропатка! — укоризненно обратился он к старшему наряда. — Не куропатка, а верзила Голомбаш.

Солдаты, пребывая в недоверии, почтительно молчали.

— Не верите? — с укором сказал майор, угадав по выражению их лиц, что они лишь из деликатности не решаются возразить ему. — В одном вы правы безусловно: Голомбаш не перебегал полосу. Нет. Он хитрее сделал. Он перекатился через нее. Поэтому и следов никаких не оставил. Лег и перекатился. И осталась одна строчка. Это носки его сапог тыкались, когда он перекатывался. Ах, Голомбаш, Голомбаш, хитрюга ты, Голомбаш!

Майору стало весело. Это всегда с ним бывало, если удавалось разгадать какую-нибудь хитрость, заковыристую штучку. А ведь он чуть не поддался на эту голомбашевскую выдумку, чуть не спутал здорового мужика с куропаткой. Вот был бы конфуз на весь отряд! Но теперь это «чуть было» не считается. Теперь в отряд будет доложено о нарушении, окончательных выводах, и надо ждать Голомбаша. А он денька через два-три, нагулявшись, пожалует как миленький.

…Майор не ошибся в своих предположениях. Ференц Петрович Голомбаш, колхозный конюх, погостив трое суток в сопредельном государстве, в пяти километрах от родного очага, возвратился и был задержан.

За нарушение границы он был крепко наказан, а много лет спустя опять стал примерным и почтенным гражданином села Семионово, но когда заходила о нем речь, то даже в Чоповичах говорили: «А, это тот Голомбаш, который ходил к двоюродному брату на именины!» И всем сразу становилось ясно, о ком идет разговор. Не перестали говорить такие слова, даже когда Ференц Петрович оказал пограничникам неоценимую услугу, проявив при этом доблесть и мужество.

Дело происходило жарким августовским утром, когда в колхозном саду было полно народу: собирали яблоки. Был тут и Голомбаш со своими конями — грузил корзины с яблоками на фуру, чтобы везти их на склад, когда в саду появились трое молодых людей с рюкзаками за спиной, в белоснежных сорочках и в шляпах с перьями. Потом стала известна история этой троицы. Эти парни являлись подданными одного из сопредельных государств и решили идти в Париж, прослышав, что там можно, ничего не делая, загребать большие деньги. Ночью они перешли в другое сопредельное государство и, так как идти в Париж с пустыми руками им не хотелось, ограбили в том сопредельном государстве сельский универмаг, приоделись во все новое, набили вещами рюкзаки и тронулись в путь, но вместо того, чтобы поспешить в сторону Франции, ринулись в сторону Советского Союза, перешли контрольную полосу и очутились в семионовском колхозном саду. Но это потом все выяснилось, на допросе у майора Васина, а Ференц Петрович ничего такого не знал, он просто увидел чужих расфранченных парней, поставил на фуру корзину с яблоками и крикнул:

— Эй, откуда вы?

Парни, не сбавив шагу, отозвались:

— Идем к вам на помощь из города.

Это и вовсе показалось Ференцу Петровичу Голомбашу странным. Во-первых, город Чоповичи находился совсем в другой стороне, а во-вторых, какой дурак пойдет на колхозную работу в белой праздничной рубашке?