Спиться? Он и в молодые годы был не слишком к этому привержен.

Жить на проценты от уже не существующей культуры, сочинять мемуары и некрологи — пенсионер в 40 лет, как автор этих строк?

У Солженицына в «России в обвале» выделено слово «зачем»: «Зачем мы еще живы?»[26]. Тот же вопрос был очень важен для Башлачёва. «Люди не отвечают себе на вопрос „зачем“, просто бегут от этого вопроса. Потому что стоит только поставить вопрос — „зачем“ — и все»[27].

К сожалению, ни один из предложенных вариантов «биографии в сослагательном наклонении» не дает ответа на вопрос «зачем».

Последняя редакция «Колокольчиков»

Независимо от того, здоров он был или болен, черту под «Временем колокольчиков» (им же провозглашенным) он подвел собственной твердой рукой.

На последнем концерте 29 января 1988 года исполнил свою классическую композицию в следующей редакции: без слов «рок-н-ролл» и «я люблю»[28].

Настолько был велик дар, ему отпущенный, что даже смерть его — не медленное угасание, а «знак кровоточия» между строк — электрошоком вернула к жизни (хотя бы на время) то, что он сам же приговорил.

В ноябре 1988 года Мемориал Башлачёва последний раз собрал вместе в Лужниках почти всех: ДДТ, «Кино», «Алиса», Макаревич, Градский, Рыженко, «Зоопарк», «Калинов мост», «НАТЕ!», Наумов… Это была достойная кода русского рок-н-ролла[29]. Собственно, движение в конце 80-х заканчивается.

Остались отдельные «хорошие парни» с гитарами. По логике вещей, они должны были тихо раствориться в «попсне» — и уже помаленьку растворялись. Но вдруг — вспомнили о действительно естественном предназначении художника. Один из самых труднообъяснимых феноменов русского рока — посмертное продолжение его истории в песнях, написанных Гребенщиковым, Шевчуком, Кинчевым под воздействием творчества и личности Александра Башлачёва.

Его влияние на нео-«Аквариум» (1991–1996) — с радикальным изменением музыкальной стилистики и лексики советской рок-группы № 1 — показано в книге «Прекрасный дилетант…», да и самим Гребенщиковым признается: «Башлачёв после смерти переложил ответственность: „А теперь ты“»[30]. Имеющий уши да услышит тот же мотив в альбоме «Алисы» «Шабаш»[31]. Прямой наследницей Башлачёва была Яна Дягилева (Янка) — последнее самостоятельное явление рок-культуры на российской земле[32].

Последовательность можно было бы, конечно, и продолжить. Похожая на Янку Земфира изначально не лишена дарования (актерского и даже поэтического) — чем не наследница второй очереди? К сожалению, она слишком рано переориентировалась с искусства на «шоу-бизнес», поэтому сказать о ней больше нечего.

Лучше вовремя поставить точку.

История совершилась. Мы ничего не в силах изменить и поправить, даже самые очевидные позорные ошибки. Но можем по крайней мере не усугублять вчерашней глупости сегодняшним враньем.

Не путать Божий дар с яичницей из тухлых яиц.

Перевести Александра Башлачёва из песни в стих невозможно. Даже изданные его сборники стихов звучат. Он открыл сам себя во времена колоссального, почти тектонического разлома и в музыке, и в поэзии. Он пришел, чтобы собой выразить не просто юношеский максимализм вызревающей катастрофической эпохи. Ведь это состояние «юношеского бунта» переживает, наверное, каждый молодой человек, не обязательно оно выльется в сочинительство, пение под гитару, но последнее — почти общее место для молодежи. Дело в другом: его собственная «брань невидимая» оказалась помноженной на душевно-духовную и социально-нравственную брань в Отечестве. Сколько бы времени ни прошло, парни «на переломе возраста» будут петь его «Время колокольчиков», находя в них уже свои собственные, вряд ли им рационально заложенные смыслы.

Можно было бы сказать, что многие его произведения и для него самого, и для молодого поколения имеют «инициационный» смысл. Что это значит? Парадокс: эти песни-стихи обладают «ядерной», в прямом и переносном смысле, энергией, которая «обещает» дать новую суть жизни. Чтобы обрести новый, более высокий социально-нравственный и духовный статус, надо «умереть» со всем своим прошлым. Вопрос ницшеанского Заратустры «Как же ты возродишься, если не умрешь и не станешь пеплом?» понят был новой рубежной эпохой едва ли не буквально. Вот это, пожалуй, одна исходная позиция тайны его притягательности, но не единственная. Другая — в том, что молодой человек, работающий в журналистике — всегда горячем социально-нравственном информационном поле, открывает для себя возможности самовыражения не в журналистике или в поэзии (к середине 80-х прошла мода на «стадионные» поэтические вечера), а в авторской песне, ищущей новые музыкальные возможности общения со слушателем и зрителем.

И то, что в 60-е годы XX века называлось авторской песней, находит для себя живительный источник в «рок-возможностях»[33], стремящихся к декларативно-бунтарскому самовыражению. Так Александр Башлачёв неслучайно оказался в эпицентре взрыва, в котором главным было ощущение «Миры летят. Года летят», как афористически точно сказал Александр Блок. Экспрессивность образного строя лирики Башлачёва отражает жажду выражения внутреннего мира, и ограничиться возможностями внутрипоэтическими, в силу разного рода обстоятельств, он не захотел и не смог. Таким был его талант и так он развивался в свое время, отнимающее идеалы, свергающее кумиров, перелицовывающее правду и игру в правду.

Много писалось о фольклорных истоках его песенной манеры. Полагаю, что эта своеобразная «фольклористичность» формировалась и посредством поэтических и песенно-поэтических предшественников, таких, как Марина Цветаева, Сергей Есенин, например, или Владимир Высоцкий. И из этого ученичества он все равно выходил самим собой:

Обращение к фольклору у него действительно разнообразно: это и частушка, как в «Ванюше» или других песнях, былина («Егоркина былина»), это характерные «узнаваемые образы» дороги, лиха, мельницы, коня, метели, «молодой», это опять же узнаваемые, хоть и переосмысленные, народные речения и устойчивые обороты, и это, наконец, на свой собственный ранжир измеренная мера Веры (простите за каламбур), понятая и принятая, кажется, на слух — через фольклор и русскую поэзию. Воистину «неисповедимы пути Господни!»