Но проще сказать, чем сделать. В последующие месяцы она не раз думала, что совершает самую большую ошибку в своей жизни. Например, когда видела Питера и Джеймса, лежащих на кровати; маленькие пухлые ножки сына переплетены с ногами отца. Или когда Джеймс смотрел на нее с постели, которую они все еще делили, и отпускал какой-нибудь приятный комментарий... Это платье тебе очень идет, Мадлен. Ты в нем хорошо выглядишь.В такие моменты ей казалось, что она просто напридумывала всяких глупостей. Но стоило ей начать колебаться в своем решении, стоило начать проклинать себя за эгоизм и нежелание думать о будущем своего ребенка, которому предстояло расти без отца, как случался небольшой спор или просто обмен мнениями, и все начиналось по новой. Но этому нужно было положить конец. Ей хотелось от жизни большего. Хотелось чувствовать себя живой, настоящей, быть с тем, кто смог бы раскрыть лучшие ее черты, кто помогал бы ей развиваться и двигал вперед. Джеймс же, напротив, прилагал все усилия, чтобы она оставалась такой, как и была, у него под крылом.

Она оставила письмо. Ей хотелось проститься другим способом, произнести пламенную речь, которую она долгое время усердно репетировала перед зеркалом в ванной. Четко подобранные слова, формулировки, интонации в результате выплеснулись на бумагу. Она дождалась, когда он упорхнул на работу, и написала послание, не решившись сказать все это ему в лицо.

Письмо получилось длинным. Во всем она винила только себя. После стольких лет совместной жизни она поняла, что больше не может. Она возвращается в Лондон на несколько недель, назад к родителям, где, хорошенько все обдумав, примет решение, как поступить дальше. Они с Питером покинули женевскую квартиру в девять утра, сели на поезд до аэропорта и улетели в Лондон. Она не взяла с собой почти ничего: одежда, личные вещи остались в Швейцарии. Это был единственный выход, убеждала она себя, собирая самое необходимое для себя и Питера, игрушки и книги. Надо все хорошенько взвесить, а лучше всего это делать на нейтральной территории.

— Едем отдыхать? — все не уставал спрашивать Питер. — А где папа?

Сердце Мадлен щемило от боли. Она только проводила рукой по его волосам и произносила слова утешения. Папа приедет попозже. Это все, что она могла тогда придумать.

Конечно же, поначалу Майя осуждала ее. Сидя на маленькой кухне вечером, когда они приехали, Мадлен пыталась сбивчиво объяснить матери, что же конкретно ее не устраивало в собственном браке, и почему она, как назвала ее поступок мать, сбежала. Это было нелегко. Но, когда она закончила свой рассказ и подняла глаза, полные слез, на Майю, та медленно кивала.

— Мне этого мало, — с жаром сказала Мадлен. — Я так больше не могу. Такая жизнь не по мне. Все... все слишком просто.

— Ты права. Нам всем казалось, что мы хотим именно этого, — тихо согласилась Майя. — Спокойной жизни. Но она не для таких, как мы. — С этими словами она тяжело поднялась из-за стола.

Мадлен хотелось что-то сказать. Она видела, что Майя неправильно ее поняла. Майя была убеждена, что для них, иммигрантов, ничто и никогда уже не будет просто. Но сейчас для Мадлен было важнее то, что мать спокойно отнеслась к ее решению. Это было намного важнее всякого понимания. Она проглотила готовые было сорваться с губ слова и попыталась улыбнуться.

Потом все пошло своим чередом. Ей хватило денег на небольшую квартирку для нее и Питера, располагавшуюся на полпути от старого семейного дома Амбер до квартиры родителей в Кенсал-Райз. По правде сказать, жилище было совсем крошечным, им двоим едва хватало места, но все равно это место она могла гордо именовать своим домом. В нем было тепло и уютно. Через несколько недель даже Питер решил, что новое пристанище почти не уступает прежнему, где они жили с папой. А теперь он отправится туда погостить на Рождество. Потом подвернулась работа в хирургическом отделении Больницы Гая, а Майя великодушно взяла на себя роль няни для Питера. В августе Мадлен уже начало казаться, что она никогда не покидала Лондон.

Джеймс согласился на, как он это называл, шестимесячный испытательный срок. А на Рождество они все вместе встретятся в Женеве и подумают, как быть дальше. По телефону Мадлен не стала ему ничего говорить, но про себя подумала, что все кончено. Все окружающие, даже медсестры на дежурстве, думали, что ее личной жизни пришел конец. Кто позарится на разведенную тридцативосьмилетнюю женщину с ребенком? А Мадлен просто качала головой и смеялась над их озабоченностью. Личная жизнь пока не входила в ее планы. Ей нравилось ощущать свободу и самой управлять собственной жизнью, в которой хватало место для заботы только об одном мужчине — собственном сыне.

— Следующая остановка «Мост Вестминстер»! — выкрикнул кондуктор, рывком возвращая ее к реальности. Она положила блокнот в сумку и поднялась с места. Откуда-то сзади Биг-Бен чеканил девять часов.

Коллеги по хирургическому отделению были очень добры к ней и никогда не заставляли мать-одиночку работать в ночную смену или с раннего утра, если в том не было острой необходимости. Она спустилась вниз и выскочила из автобуса, скользнув взглядом по исчезающей за махиной моста лентой реки.

103

— Бекки! — кто-то окликнул ее по имени. Она обернулась к мужчине, который позвал ее, и замерла в нерешительности. Где-то она его уже видела... Мгновенное оцепенение прошло с радостным вздохом узнавания.

— Годсон! — Сумка чуть не выпала из ее рук. — Какого..? Как..? Что ты здесь делаешь? — Она схватила его за руку.

— Бекки! Я здесь уже полгода. Все не знал, как тебя разыскать. В телефонном справочнике так много Олдриджей... Боже мой! — С его лица не сходила радостная улыбка.

Бекки смотрела на него во все глаза.

— Твои волосы... что случилось? Ты их остриг?

Он инстинктивно провел рукой по короткому ежику.

— Да, нужно было получить визу, и вообще. Как же я рад тебя видеть! Где ты сейчас? Чем занимаешься?

— Да ничем, в общем-то. Слушай, давай выпьем кофе, тут за углом есть кафе. Или ты занят? Ты приехал с семьей?

Он быстро отвел взгляд.

— Нет, я тут один. Остановился у брата. Помнишь, он экономист?

— Конечно, помню. Ну так что, зайдем куда-нибудь?

— Дело в том... у меня через полчаса собеседование. Как раз туда я направляюсь. Скажи, как мне тебя найти?

— Довольно просто, я живу у родителей... вот, я запишу адрес. Ты ведь позвонишь, правда?

— Да, обещаю. Сегодня же вечером. Эх, как же здорово, что мы встретились! — Он стоял и улыбался. Бекки не удержалась и прыснула со смеху. Так непривычно было видеть его без африканских косичек, подстриженного, как барашек.

— Удивительно! — сказала она, закидывая сумку на плечо и передавая ему номер телефона. — Поверить не могу!

— Что же, мне пора бежать. Позвоню тебе позже, хорошо? — Он торопливо обнял ее, быстро зашагал прочь и исчез, лавируя в толпе на Ковент-сквер. Бекки смотрела ему вслед, в то время как в голове у нее одна мысль стремительно сменялась другой. Годсон... Она думала, что больше никогда его не увидит. Слишком много усилий было приложено для того, чтобы похоронить в памяти все, связанное с Хараре. Она делала это постепенно: вернулась домой, обратилась к психотерапевту, оставила все в прошлом. Единственное, с чем она не разобралась по возвращении, так это с собственной жизнью и планами на будущее. После успехов, которых они добились, после живой, кипучей деятельности в «Делюксе» работа личным помощником или секретаршей не вызывала у нее никаких эмоций. Но это было все, на что она могла здесь рассчитывать. Правда, ее достижения, казавшиеся ей в Зимбабве такими существенными и значимыми, в Лондоне оставляли всех равнодушными. Как вы сказали, галерея? Где? Что за глухомань?Вскоре ей стало понятно, что в ее отсутствие мир искусства в географическом смысле не стал шире. Ее недолгая деятельность в северо-западном Лондоне воспринималась всеми как высшая точка ее карьеры. Несмотря на то что все знали об увольнении. К тому же ей не удалось даже дослужиться до помощника-куратора. Поэтому она оставила надежды пойти на «нормальную» работу и просто стала добывать деньги, чтобы сводить концы с концами.