Как неоднократно замечал Шерлок Холмс, улики, на первый взгляд, безошибочно указывающие в одном направлении, на самом деле могут иметь совершенно иное толкование, стоит только взглянуть на них под другим углом. Смею предположить, что в литературе дело обстоит точно так же. То, что в «Последнем деле Холмса» я неоднократно подчеркивал свою правдивость, должно было бы вызвать подозрение и настороженность читателя.

Однако я даже счастлив, что ничего подобного не случилось, ибо, как мы вскоре убедимся, в то время было совершенно необходимо сохранить все в тайне. Теперь поставленные Холмсом условия выполнены, я могу рассказать все без утайки.

Как я уже мимоходом заметил, мне восемьдесят пять лет, и, хотя умом понимаю, что смерть, должно быть, уже на пути к моему порогу, душой я не готов к встрече с ней, как если бы был вдвое или вчетверо моложе. Тем не менее, если вдруг покажется, что мое повествование не всегда отмечено печатью моего привычного стиля, надо помнить, что отчасти виной тому старость, отчасти — то, что уже многие годы я не брался за перо. Не стоит также забывать, что я не пользуюсь предварительными заметками, которые имел обыкновение делать, и потому мой рассказ будет сильно отличаться от предыдущих произведений.

Еще одна причина возможного отличия в том, что я, по сути дела, больше не пишу сам, как бывало (артрит сделал даже саму попытку писать невозможной) , а диктую воспоминания очаровательной девушке — мисс Добсон, которая записывает их с помощью условных значков и сокращений, чтобы впоследствии переложить все на нормальный английский язык и перепечатать, — по крайней мере, она обещает сделать это.

И последнее. Стиль этих воспоминаний расходится со стилем прошлых опусов еще и потому, что это приключение, случившееся с Шерлоком Холмсом, совершенно уникальное в ряду тех дел, что мне доводилось описывать. Не буду повторять ошибки прошлого и стараться преодолеть недоверие моих читателей, утверждая, что все рассказанное мной — чистая правда.

Джон Г. Ватсон,

доктор медицины

Пансионат Эйлсуорт

Гемпшир, 1939

Часть I

ЗАГАДКА

Профессор Мориарти

Как я уже писал в предисловии к рассказу «Последнее дело Холмса», моя женитьба и начало собственной врачебной практики несколько изменили характер моей дружбы с Шерлоком Холмсом. В первое время он был у нас частым гостем, а я нередко наносил ответные визиты на Бейкер-стрит, где на нашей старой квартире мы располагались перед камином выкурить трубку-другую и Холмс вводил меня в курс последних событий.

Однако вскоре этот заведенный нами обычай изменился: Холмс стал наведываться все реже и задерживаться все меньше. Практика моя постепенно возросла, и мне стало гораздо труднее выкраивать время для ответных посещений.

Зимой 1890/91 года я не видел Холмса ни разу. Газеты писали, что он занимается каким-то делом во Франции. Он нашел время отправить лишь два письма — одно из Нарбонна, а другое из Нима. Оба послания были немногословны, что свидетельствовало о том, что большую часть свободного времени моему другу приходится безраздельно посвящать другим заботам.

Дождливая, промозглая весна увеличила мою скромную, но постоянную практику. Уже давно начался апрель, а от Холмса вот уже много месяцев не было никаких известий. В тот день, 24 апреля, я прибирал свой кабинет после приема (тогда я еще не мог позволить себе роскошь держать для этого прислугу), как на пороге появился мой друг.

Я был просто поражен, увидев его, — не от того, спешу добавить, что час был поздний (я давно привык к его неожиданным появлениям и исчезновениям) , а от той перемены, что произошла в нем. Он был худ и бледен. Впрочем, худ он был всегда и никогда не мог похвастать румянцем. Сейчас же он был просто изможден и бел как полотно. В глазах его я не увидел привычного блеска. Взгляд блуждал беспокойно и бесцельно (как мне показалось), ни на чем подолгу не задерживаясь и ничего не замечая.

— Что, если я закрою ставни? — бросил Холмс с порога. Прежде чем я смог ответить, он быстро двинулся вдоль стены, резким движением одну за другой захлопнул их и для верности запер на засов. Свет лампы упал на его лицо, и я увидел, что по щекам струится пот.

— Чего вы боитесь? — спросил я.

— Духового ружья. — Дрожащими руками Холмс вытащил папиросу и стал рыться в карманах в поисках спичек. Никогда раньше не видел я его в таком возбуждении.

— Вот, пожалуйста. — Я дал ему прикурить. Холмс внимательно посмотрел на меня через пляшущий язычок пламени и, конечно, заметил мое изумление.

— Простите, что я так поздно. — Он с удовольствием затянулся, откинув голову. — Миссис Ватсон дома? — продолжил он, прежде чем я успел ответить на его извинения. Некоторое время он расхаживал взад и вперед, не замечая, что я наблюдаю за ним.

— Она в гостях.

— Вот как! Значит, вы один?

— Совершенно.

Холмс перестал метаться по комнате так же внезапно, как и начал, взглянул на меня, и выражение его лица смягчилось.

— Мой дорогой друг, я должен вам кое-что объяснить. Вас, несомненно, озадачило мое вторжение.

Я согласился, что это действительно так, предложил ему сесть поближе к камину и спросил, не согласится ли он выпить со мной бренди. Он так глубоко задумался над моим предложением, что кому-нибудь это могло показаться смешным. Я-то знал, что Холмс не из тех, кто озадачивается пустяками. В конце концов он согласился, однако с условием, что сидеть будет на полу, спиной к огню.

В гостиной снова запылал камин, и оба мы расположились с бокалами в руках — Холмс на полу, рядом с очагом, а я в своем кресле, ожидая, когда же мой друг удовлетворит мое любопытство.

— Вы слышали когда-нибудь о профессоре Мориарти? — спросил Холмс без обиняков, сделав глоток-другой.

Я действительно слыхал это имя раньше, но признаваться не стал. Мой друг иногда называл его в кокаиновом бреду. Когда же дурман проходил, он никогда не вспоминал об этом человеке. Хотя меня и подмывало поинтересоваться, кто он такой, что-то в поведении Холмса удерживало меня от расспросов. Он знал о моем неодобрительном отношении к его пагубному пристрастию, что также затрудняло разговор на эту тему. Мне не хотелось осложнять дело упоминанием о том, каким становился Холмс под действием дурмана.

— Нет, никогда, — ответил я.

— Гениально и непостижимо! — Он заговорил страстно, не меняя позы. — Человек опутал сетями весь Лондон, а о нем никто толком ничего не знает. — Я был просто поражен тем, что Холмс вдруг сам заговорил о профессоре Мориарти. Его красноречию, казалось, не будет конца. Я слушал рассказ Холмса об этом злом гении с растущим вниманием и беспокойством. Забыв о страхе перед духовым ружьем (хотя он в любом случае представлял бы не очень удобную мишень в столь поздний час, да еще в полумраке), Холмс вскочил и снова заметался по комнате, живописуя зловещее прошлое этого человека.

По его словам, Мориарти родился в благополучной семье и, имея выдающиеся математические способности, получил отличное образование. Когда ему был двадцать один год, Мориарти написал трактат о биноме Ньютона, завоевавший большую известность в Европе. Это помогло ему получить кафедру математики в одном из провинциальных университетов. Вместе с тем этот человек унаследовал поистине демонические наклонности. Невероятные умственные способности лишь усилили их. Вскоре по университетскому городку о нем поползли темные слухи, и в конце концов Мориарти был вынужден оставить кафедру и переехать в Лондон, где стал готовить молодых людей к экзаменам на офицерский чин.

— Это было всего лишь прикрытием. — Уперевшись руками в спинку стула, Холмс заглянул мне прямо в лицо. Даже в полумраке я разглядел, как сужались и расширялись его зрачки. Спустя мгновение Холмс уже опять расхаживал по комнате.