— Господи, куда гонят-то, куда? — Молодой корнет, старавшийся все время держаться поближе к Тешевичу, с тоской посмотрел по сторонам.

— А вы еще не поняли? — Седой подполковник, шагавший спереди, обернулся. — Вот заведут нас краснопузые куда подальше, в песок какой-нибудь, и порубают за милую душу…

— Не думаю, — хрипло возразил кто-то сзади. — На кой хрен тащить нас так далеко? И в подвале вполне могли кончить.

— Мне тоже так кажется, — корнет благодарно кивнул возразившему. — Да и потом, финны… У них и шашек-то нет.

— Не успокаивайте себя, молодые люди, — желчно заметил подполковник. — Не советую… Так или иначе, конец нам один. Просто мы им еще зачем-то нужны…

Возразить было нечего, и разговор сам собой оборвался. Некоторое время корнет шел молча, но потом томившие его неопределенность и страстная надежда на что-то лучшее заставили его обратиться к Тешевичу:

— Удивляюсь я вам, господин поручик! Мы с вами столько сидим вместе, а вы почти все время молчите…

— А что говорить-то, — процедил сквозь зубы Тешевич. — И потом, я же вас слушаю. Вы все время со мной рядом…

— А вы заметили? — Корнет смущенно улыбнулся и наклонился поближе к Тешевичу: — Я боюсь, господин поручик… Боюсь и ничего не могу с собой поделать. А вы какой-то… Извините меня, как закаменевший… Прошу вас, скажите, разве вам не страшно?

— Не знаю, — пожал плечами Тешевич и спустя минуту добавил: — Только если что, я ведь вам помочь не смогу.

— Неправда, господин поручик, неправда… — горячо зашептал корнет прямо в ухо Тешевичу. — Вы меня уже спасали несколько раз. Вы, как талисман… Я заметил, как приходят ночью за кем, вас всегда обходят. Ну и я… Поэтому возле вас… Но, конечно, если это вам в тягость, то я…

— Да господь с вами, — махнул рукой поручик. — Хоть за рукав держитесь, коли вам легче.

Тем временем колонна свернула с тракта и приостановилась у бревенчатой ограды старой пересыльной тюрьмы. Ворота открылись, пленные офицеры потянулись внутрь, и тут по их рядам прошло легкое волнение. Встречавший колонну краском, по виду тоже из бывших офицеров, раздавал входящим отпечатанные на грубой газетной бумаге небольшие листки-воззвания.

Офицеры брали их неохотно и мало кто, донельзя вымотанный дневным маршем, сразу начинал читать, большинство же, только скользнув взглядом по неровно отпечатанным строчкам, равнодушно прятали листовку в карман.

Отыскав закуток потише, Тешевич с наслаждением уселся на валявшуюся там охапку соломы и привалился спиной к потемневшим от времени бревнам ограды. Но отдохнуть поручику не пришлось. Едва он прикрыл глаза, как его растолкал возбужденный корнет:

— Господин поручик, господин поручик, я был прав!

— В чем? — открыл глаза Тешевич.

— Там, на листовках, обращение генерала Брусилова! — корнет махнул в сторону сгрудившихся неподалеку офицеров.

— Самого Брусилова? — приподнявшись, переспросил Тешевич. — Какое?

— Нам предлагают перейти служить в Красную Армию!

— А-а-а, — Тешевич снова опустился на солому. — Они много чего предлагают…

— Да нет, тут другое! — Корнет опять затормошил Тешевича. — Они именно нам предлагают! На польский фронт!

— Польский? — на какую-то секунду оживился Тешевич. — Нам? Это что-то новенькое…

— Вот и я так считаю! Вы как?

Тешевич задумался, но ответить так и не успел. Где-то со стороны острожной канцелярии послышался шум, и от группы к группе взволнованных офицеров полетело:

— Строиться, господа, строиться!…

Не слишком ровные офицерские шеренги в точности повторяли косой излом ограды внутреннего двора и подковой сходились возле крыльца канцелярии. Тешевич сначала вовсе не желал идти в строй, но корнет так умолял его не дразнить судьбу, что поручик в конце концов сдался и очутился не только в первой шеренге, но еще и совсем рядом с крыльцом.

Охраны нигде не было видно, только у дверей канцелярии стоял давешний краском, явно ожидая, когда закончится построение. Чуть позже на ступеньках появились еще человек пять военных, но кто они, Тешевич определить не мог — знаков различия на одежде у красных не было, но судя по добротности обмундирования, обилию ремней и оружия, это были птицы весьма высокого полета.

Ожидая с некоторым интересом, кто из них заговорит и что скажет, Тешевич вдруг заметил маленького чернявого человечка, как-то сразу выдвинувшегося из-за спин красных командиров, в котором он с удивлением узнал того самого чекиста, что первым его допрашивал. Чернявый шагнул вперед, требовательно поднял руку и резко выкрикнул:

— Граждане офицеры! Я не буду говорить много! И о том, что привело вас всех сюда, не буду говорить вовсе! Да, у нас во многом разные взгляды, но Родина у всех одна!

Чекист сделал многозначительную паузу, и кто-то за спиной Тешевича с издевкой произнес.

— И чего только у нас не водилось…

Но на крыльце ехидную реплику вряд ли расслышали, и оратор снова вскинул руку.

— На нас напали польские паны! Они снова хотят решить давний спор, но это одна видимость! За их спиной стоят империалисты Антанты, которые только и ждут нашей погибели!

По шеренгам сразу прошел гул одобрения, и Тешевич отметил про себя, что комиссар сразу взял нужный тон. Правда, такое заявление можно было воспринимать двояко, но чекиста подобные тонкости, но всей видимости, не смущали, и он продолжал напористо выкрикивать:

— Граждане офицеры! Вы все прочитали воззвание генерала Брусилова, в котором он вас призывает встать на защиту нашей общей Родины! Мне понятны ваши теперешние опасения, но тот, кто был виновен, нами уже наказан, а вам всем предлагается выбор!

Чекист сделал явно преднамеренную паузу, вздохнул и гораздо тише, почти буднично закончил:

— Желающие могут немедленно предстать перед комиссией и после переаттестации, без промедления будут направлены для замещения командных должностей на польский фронт.

Тешевич инстинктивно сделал шаг назад и нечаянно толкнул стоявшего за ним корнета, который тут же страстно зашептал ему на ухо:

— Господин поручик, пойдемте! Господин поручик, это судьба, я верю…

Шевеление в строю не укрылось от чекиста, так и замершего по окончании речи на последней ступеньке. Он хищно крутанул головой, уперся взглядом в Тешевича и вдруг расплылся в улыбке.

— А-а-а, это вы… Я рад! Какое решение примете?

Тешевич вздрогнул, дернулся и, снова натолкнувшись на корнета, совершенно непроизвольно шагнул вперед…

Шурка Яницкий и Чеботарев шли по Гиринской. Рядом по мостовой грохотали колесами катившие в сторону Пристани пара ломовиков[7]. Крайняя подвода прошла так близко от тротуара, что неизвестно как оказавшийся в Харбине российский битюг[8] обдал поручика запахом горячего лошадиного пота.

Сейчас Шурка, третий день как выпущенный из Цицикарского заключения, глазел по сторонам. Он ожидал увидеть типично китайский город, но, к его удивлению, Харбин больше всего походил на какой-нибудь Аткарск или Саратов. По улице сплошь шли деревянные или каменные двух-, а то и трехэтажные здания типично русской архитектуры. Встречались и этакие купеческие «терема», а о вывесках и говорить не приходилось: рекламные надписи сплошь были русские и среди них особо часто мелькало упоминание «Торгового дома И.Я. Чурин и К°».

Шурка даже не выдержал и спросил Чеботарева, кто это, на что полковник, упрямо куда-то ведший Яницкого, только отмахнулся и пренебрежительно бросил:

— Толстосум здешний, из иркутских купцов…

Некоторое время Шурка молчал и только приглядывался к прохожим. В своем большинстве они тоже казались русскими, и уж точно русской была веселая ватага молодежи, которая, судя по их громким репликам, явно собралась на левый берег Сунгари отдыхать и купаться.

В памяти поручика еще были живы воспоминания о метровой толщины речных льдинах, и чтобы как-то дать выход своему удивлению, Шурка поинтересовался: