Между тем ночь проходила, кардинал должен был вернуться домой; он встал и сказал, что уходит. Анна Борджиа хотела налить ему прощальный бокал, тот самый, в который, по уговору с иезуитом, она предполагала влить смертельный напиток. Но флакон, заключавший в себе яд Борджиа, не был вынут из своего тайника, хотя Санта Северина, рыцарь до мозга костей и храбрый до безумия, делал вид, что смотрит в окно, выходящее в сад, пока герцогиня наливала

бокал. Анна три раза подносила руку к груди, где был спрятан смертоносный флакон, и три раза она с ужасом отдергивала ее. Наконец она, казалось, на что-то решилась.

— Генрих, — сказала она взволнованным голосом, — ты выпьешь этот бокал вина за мое здоровье… но с одним условием.

— С каким?

— Ты позволишь, чтобы я прежде тебя отпила из него. О, это просто суеверие… но ведь все влюбленные суеверны…

Санта Северина улыбнулся и кивнул головой в знак согласия. Он отлично понимал этот способ успокоить его, избранный герцогиней, и был ей за это безмерно благодарен, хотя из утонченной деликатности и сделал вид, что не заметил этого. Выпив бокал, любовники расстались после бесконечных прощальных ласк. Рамиро Маркуэц, позванный госпожой, широко открыл глаза, услышав от нее приказание, проводить монсеньора до двери.

Кто же мог так изменить достойную наследницу Борджиа?

«Она колебалась, — говорил про себя кардинал, — ее жестокий инстинкт несколько раз готов был превозмочь любовь, но любовь, наконец, победила… Анна возродилась, и спасла ее моя любовь!..»

И безграничная, неземная радость наполнила душу прелата.

Со своей стороны, Анна шептала:

— Я бы скорее умерла, нежели бы убила его… Я теперь признаю, что это не каприз; я его люблю, люблю до безумия! Я сумею защитить его… и в его любви найду забвение и прощение всех совершенных мною преступлений…

Но оба они рассуждали, не принимая в расчет могущества ордена иезуитов.

ЧЕТЫРЕ ГЛАВНЫХ ИЗБИРАТЕЛЯ

Дом, в который мы введем теперь читателя, имеющего терпение следовать за нами, расположен на берегу Тибра и как раз на улице, называемой в настоящее время via Giulia. Это двухэтажный домишко жалкого вида, гадкий и разрушившийся. Соседи, которые, в сущности, живут в лучших домах, знают привратника, полупомешанного старика, грубые манеры которого и частые взрывы бессильной злобы возбуждают веселость соседних мальчишек.

В этом доме жил только один старик; никто доподлинно не знал рода его занятий. Но так как одевался он всегда довольно прилично и постоянно посещал ближайшую церковь Сан-Джованни Флорентийского, то многие из этого заключали, что он был ключарем этой церкви или церковным старостой.

Два раза в месяц к старику приходили какие-то посетители. Это были, по-видимому, три добродушные и ничтожные личности, одетые весьма скромно, как одеваются люди небогатые.

Два раза в месяц для них накрывается стол синьора Джулио — таково имя предполагаемого церковного старосты.

Привратник, который был также и единственным слугой в доме, ждет с нетерпением этих случаев, потому что в эти дни ему поручают купить вино и провизию, и он каждый раз получает за труды; что же касается до трех посетителей, то, судя по словам все того же привратника, трудно найти людей более спокойных и производящих менее шума. Они разговаривают редко и всегда вполголоса; тем не менее, они сочли нужным кое-что рассказать о себе привратнику, который поэтому и знает, что гостя номер один зовут мессир Бернардо, что он флорентиец, продавец шелка, вдовый, детей не имеет, и что он суперинтендант своего прихода; что гость номер два, которого зовут доктор Паоло, миланский медик, переехавший в Рим за его священством, кардиналом Спиноля; что гостя номер три зовут капитаном Фердинандом, что он калабриец, старший офицер полка его католического величества.

Как видно, церковный староста, несмотря на незначительность занимаемой им должности и на скромность своего жилища, имел очень солидных знакомых. Он, впрочем, объяснял этот факт тем, что воспитывался со всеми этими почтенными личностями.

Что верно, так это то, что хотя только одна из этих личностей принадлежала к военному сословию (чего, впрочем, нельзя было подозревать, судя по виду храброго офицера), все же ничто не могло сравниться с военной точностью, с какой эти рыцари вилки являлись 15-го и 30-го числа в дом достопочтенного синьора Джулио.

— Будьте уверены, что они готовятся к этому обеду трехдневным постом, — ехидно замечал привратник; хотя он, во всяком случае, был в состоянии судить, насколько скромны были эти пиры, все же приглашаемые на них казались ему настоящими паразитами.

Но оставим болтовню и оценку привратника, который, будучи лицом второстепенным, может находиться только в глубине сцены нашего рассказа, и перейдем прямо во второй этаж, где происходит пир, даваемый церковным старостой, своим трем гостям. Говоря по правде, невозможно было найти другого такого монашески скромного пира, как пир наших четырех друзей.

На этот раз 15-е число пришлось на пятницу, поэтому наши гурманы, как строгие блюстители предписаний церкви, велели подать вареную рыбу, на гарнир — морковь и луковицы. Немного хлеба, кусок козьего сыра и бутылка белого вина дополнили этот банкет, о котором привратник рассказывал такие чудеса.

Достопочтенный доктор Паоло налил себе полстакана вина, с видимым удовольствием попробовал его и выпил маленькими глотками.

— Достопочтенный брат Джулио, — сказал знаменитый ученый, — я не удивляюсь, что ваше здоровье находится всегда в таком цветущем состоянии, если вы поддерживаете его этим замечательным нектаром…

Надо заметить, что этот столь замечательный нектар заставил бы сделать гримасу каждого сколько-нибудь разборчивого римского кучера. Капитан Фердинанд, в свою очередь, отпил этого ужасного напитка и объявил, что он боялся бы погубить свою душу, если бы продолжал изучать такие пагубные лакомства.

— Не осуждайте меня прежде, нежели выслушаете, дорогие братья, — сказал, улыбаясь, синьор Джулио. — Это вино появляется здесь только в торжественных случаях, то есть тогда, когда я имею честь вас угощать, а в остальное время вы знаете, каков мой обычный напиток…

И он указал на графин, наполненный водой, к которому, впрочем, и приглашенные прибегали часто.

Этот разговор, казалось, указывал на то, что четыре человека, собравшиеся в вышеупомянутом доме, были или страшные бедняки, или ужасные скряги, могущие перещеголять даже и Гарпагона.

Продолжение нашего рассказа покажет, что они не были ни тем, ни другим.

Вскоре скромная еда, стоявшая на столе, была съедена. Наши собеседники встали из-за стола словно люди, побывавшие на пиру, достойном Сарданапала.

— Нужно сознаться, — сказал мессир Бернардо, говоривший с резким флорентийским акцентом, — нужно сознаться, что мы большие обжоры!.. У нас был сегодня необычайно роскошный пир!.. Лукулл ужинал у Лукулла…

— Ведь это только два раза в месяц, брат мой, — сказал снисходительным тоном маэстро Паоло, — два раза в месяц мы можем позволить такое маленькое излишество… мы ведь состоим из души и тела, и надо давать удовлетворение, как первой, так и второму.

Между тем вошел привратник и убрал со стола. Он заметил с большим неудовольствием, что от вареной рыбы, на остатки которой он сильно рассчитывал, не осталось ничего, кроме костей да головы.

Когда он вышел, мессир Джулио подошел к двери, тщательно запер ее и опустил тяжелую портьеру, препятствовавшую доступу, как воздуха, так и звука. Или синьор Джулио очень боялся простуды и ревматизма, или подобные предосторожности означали, что четверо собравшихся должны были беседовать о весьма важных вещах. Хозяин дома повторил свои исследования во всех углах, потом, видимо удовлетворенный, уселся посреди комнаты, где другие собеседники уже давно заняли свои места.

Как по волшебству, торжественная серьезность сменила любезно-шутливый тон, господствовавший в разговоре, который вели до сих пор эти синьоры. Казалось, что вместо старых холостяков, собравшихся, чтобы забыть на минуту жизненные невзгоды, видишь перед собой министров, призванных рассуждать о наиважнейших государственных интересах. И действительно, эти лица выше всяких министров; это были тайные цари, могущество которых было тем более страшно, что оно не было известно толпе. Это были четыре главных избирателя иезуитского ордена, высший совет этого ужасного учреждения, всемогущественные начальники, разрешавшие с общего согласия самые важные вопросы и часто выносящие приговоры об уничтожении царств и о смерти государей и пап.