- Матусевич говорит, они слушают и понимают, - сказала я невпопад.

     - Я тоже разговариваю с мензурками, и они отвечают мне, - признался Альрик с серьезным видом.

     Наши лица отсвечивались в стекле. Мужчина в отражении наблюдал за жующими камнеедами и... смотрел мне в глаза. Во рту пересохло, сердце подпрыгнуло и забилось учащенно.

     - Альрик Герцевич... Простите, что с обетом вышло неудачно. Всё перепуталось.

     - Вы извиняетесь? - удивился он. - Это мне нужно выпрашивать прощение в надежде получить его когда-нибудь. Пойдя на поводу вашего синдрома, я присовокупил к типовому обету обмен кровью. Хотя жалкое объяснение не может служить оправданием. Это слабость, как верно подметил студент Мелёшин. Как переживаете полнолуния?

     Зачем спрашивает? При звуке его голоса в горле становится щекотно, и сбивается дыхание.

     - Не сомневался в вас, - заключил профессор. - Думал, будет хуже. Вы - стойкий оловянный солдатик.

     Знал бы он, как нелегко дается оловянистая стойкость.

     - Но почему чужие гены встроились в мои?

     - Интересный вопрос. При других обстоятельствах я посоветовал бы детальное обследование, но, полагаю, вы не жаждете огласки. И в моей лаборатории не хотите обследоваться.

     - Не хочу.

     Мы помолчали.

     - Могло ли повлиять "колечко" Некты? - спросила я. - Укусил и впрыснул что-нибудь в кровь. Стопятнадцатый сказал, вы изучали его.

     - Некта? - удивился мужчина.

     - Существо, сгоревшее в подвале. Генрих Генрихович признался.

     - Я думал о рисунке на пальце, - ответил Альрик через некоторое время. - И у меня возникла гипотеза. Пожалеть вас или рубить правду-матку?

     - Правду, - пробормотала я, впрочем, неуверенная, что хочу знать.

     - Укус Некты спровоцировал "размягчение" вашего генома, если говорить утрированно. В генную цепочку как в подтаявшее сливочное масло встроились чужеродные гены. Образовался симбиоз без угнетения. В вас соседствуют две сущности, полностью несовместимые. Помните историю о человеке, страдавшем раздвоением личности?

     Я кивнула.

     - Не могу сказать с уверенностью, по-прежнему гибок ваш геном или "затвердел". В первом случае он способен принять и вместить бесконечное количество чуждых видов. К примеру, если привнести птичьи гены, вы получите крылья и способность к полету. Также существует вероятность, что агрессивные "пришельцы" подавят и проглотят ваши собственные хромосомы и ДНК.

     - Серьезно?

     - Гипотетически таковое возможно. Но вы отказываетесь от обследования, и теория не станет практикой.

     Что он подразумевает под практикой? Насильственную прививку чужими генами? Я, что, похожа на подопытного кролика? Кстати, почему бы не привить и гены ушастого? Сидело бы на кушетке нечто лопоухое и грызло морковку.

     - Я получила три капли вашей крови, и теперь в одном теле со мной живет она. А если меня поцарапает кот или укусит собака? Стану бегать на четырех лапах и лаять?

     - Чтобы произошло уплотнение генной цепочки и добавление звеньев, требуется как минимум обмен кровью. Не отказывайтесь от обследования. В моей лаборатории нет необходимого оборудования, и для генетических исследований потребуется привлечение специалиста со стороны. Я же гарантирую анонимность.

     Фантастическая теория Альрика ударила как обухом по голове. Некоторое время я размышляла об удручающих перспективах. Нужно в срочном порядке рассказать Мэлу и посоветоваться с ним! Боже мой, любая царапина - и я превращусь в куст шиповника!

     - Могу поговорить со студентом Мелёшиным. Если хотите, - предложил мужчина.

     - Да... конечно. И чем скорее, тем лучше, - запаниковала я. - Почему вы молчали?

     - Меня не спрашивали, - ответил он спокойно.

     Я потерла лоб. Новости валят с ног. А ведь день славно начался.

     - Простите, - сказала повторно. Другого случая не представится. Матусевич гремел поблизости ведром с галькой. - Я лишила вас возможности быть с ней.

     - Не жалейте меня. Жалейте себя, - сказал профессор, и наши взгляды встретились.

     Непонятно, что это было, иллюзия, наверное, но среди бела дня сознание вдруг ухнуло в знакомый лес - в чащу, под деревья, смыкающие кроны в поднебесье. Свобода! Я потеряла свободу - простор, ветер в лицо; потеряла прогулки под растущей луной и жаркие объятия под желтым блином на небосводе; потеряла того, кто стал бы всем для меня.

     Когда очнулась, меня пошатывало, а Альрик с усмешкой наблюдал. Я опрометью бросилась из лаборатории с камнеедами, и Матусевич что-то крикнул вслед. Прочь, прочь! Долой искушения. Нужно задавить второе "я", раздирающее меня надвое. Проклятый полиморфизм.

     Уж не знаю, как и о чем поговорил профессор с Мэлом, но тот вернулся с работы встревоженным и предложил пройти обследование в лаборатории Альрика. Я согласилась.

     Считывающее устройсто при входе в закрытую зону до сих пор помнило отпечаток моего пальца. Профессор произвел необходимые замеры и взял анализы в присутствии мрачного Мэла, следившего за каждым его шагом и действием. Ни один мускул не дрогнул на лице ученого, когда он прикоснулся к моей руке, чтобы набрать в шприц кровь из вены, а я зажмурилась крепко-крепко. И вообще вела себя как мышка, пока мы не покинули пятый этаж.

     Через пару дней по институту прокатилась весть: профессор Вулфу встречается со старшей лаборанткой. То есть с Лизбэт. Студентки, придя с каникул, ульются горючими слезами.

     Величайшая сплетница всех времен и народов Нинелла Леопардовна пустила слух, будто бы старшая лаборантка напрямик высказала своему руководителю, что рассчитывает на большее, нежели рабочие отношения.

     - А он сказал: "Чем черт не шутит? Давайте рискнем, Лиза", - делилась со мной пышечка Катин из отдела кадров, пока мы стояли в очереди на раздаче.

     Особо зоркие сотрудники сообщили, что Лизбэт уезжает от института на машине Альрика, а по утрам они идут от ворот по аллее с ангелами.

     Я видела их в столовой. Лизбэт изображала невозмутимость, но ее распирало от гордости и от счастья. Она решилась пойти ва-банк и не прогадала. Профессор что-то говорил, и она весело смялась. Теперь они приходили на обед вместе и покидали столовую вдвоем.

     - Ой-ё, - сказал Мэл, глядя им вслед.

     Верно. Самое настоящее ой-ё. Альрика можно понять. Он - мужчина, у которого есть потребности, и он не обязан хранить верность призраку, которого не существует. Тогда почему в горле стоит горечь, и хочется плакать? Отчего хочется вырваться из кольца правил, запретов, обязательств и бежать, бежать, чтобы с размаху упасть в высокую траву и бездумно лежать, глядя в небо? Или устроить погром, расколошматив лабораторию на пятом этаже не хуже утилизированного крылатика. Или вцепиться в кудряшки леди Идеальность и превратить кукольное личико в обезображенную маску.