Осталась в памяти картина лета 78–го года. Только что закончилась служба. Солнечные лучи освещают крыльцо нашей церквушки, и батюшка, ещё молодой, в белой рясе, щурится от солнца после полутёмного храма и сам весь светится от радости. И дети, несколько человек, подошли и обнимают его колени, согреваясь вдвойне — от солнца и от близости к батюшке…
Однако были и такие, кому не давала покоя национальность отца Александра. Даже после его гибели они не могли справиться со своей неприязнью. Вот одна из уборщиц храма усердно трёт шваброй пол, хотя народу в храме ещё много — не закончилась панихида, многие ещё ставят свечи, но ей все мешают. К ней как к представительнице теперь уже известного на всю страну прихода обращается заезжая из далёких краёв богомолка.
«Бедные вы, бедные, — выражает она своё сочувствие, — осиротели, поди, без отца Александра». А ей в ответ: «Свято место пусто не бывает».
Она — одна из тех, кто проклинал приезжающих в этот храм (к отцу Александру) евреев.
Но все‑таки не она и не ей подобные составляли большинство прихожан. Удивительно тёплые слова сказал о встречах с отцом Александром его друг Владимир Леви:
«Приходило живое Счастье. В шляпе, при бороде, с портфелем, всегда туго набитым книгами и бумагами. — Счастье, сразу бравшееся за телефон, полное забот о ком и о чём угодно, но не о себе, меньше всего беспокоившееся об условностях (какой духовный отец назовёт себя чаду своим детским домашним именем?), — Счастье, которое можно было обнять, усадить за стол, накормить, освежить душем, уложить расслабиться, помассировать (иной раз добирался умученный, отдувающийся, с болями…)»
К сожалению, после литургии отец Александр, как и всякий православный священник, не имел возможности отдохнуть перед исполнением всевозможных треб. Особенно тяжело бывало по воскресениям, когда после исповеди и причастия многих десятков людей служили водосвятный молебен, потом панихиду, а потом приносили на Крещение маленьких детей.
Надо было разговаривать с родителями и крестными, а во время обряда Крещения поднимать на руки маленьких мальчиков, чтобы пронести их через алтарь. (В конце 80–х гг. количество Крещений в нашем храме по воскресеньям достигало нескольких десятков).
Непонятно, откуда у него брались силы. Как‑то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря ни на какую усталость. В эти моменты он думал о том, какое приносит это благословение окружающим, как это освящает и материнство, и младенчество.
Его замученность и боль мало кто мог разглядеть. Отец Александр был человек мужественный, решительный. Одна пожилая монахиня, которая знала его ещё с детства, говорила, что он всегда был человеком твёрдого характера (мне он один раз сказал, что всю жизнь борется со своим авторитаризмом!) Она рассказывала, что была поражена, увидев его первый раз ещё ребёнком. Эта женщина была тогда в подпольном монастыре, руководимым схиигуменьей Марией, а он пришёл в их домик (ему было восемь лет), устроился в углу и сидел там, широко раскрыв глаза, все в себя вбирая. Мальчик, которому всё было бесконечно интересно. Широкий, открытый взгляд. Матушка Мария уже тогда предчувствовала его будущее, называла его в шутку отцом архимандритом («Ну вот наш отец архимандрит бежит!» — говорила она). И очень удивляла монашек тем, что могла часами разговаривать с этим маленьким мальчиком.
Став взрослым, он сохранил детскую непринуждённость и лёгкость. Многие, наверно, помнят его шутки, смеющиеся глаза, и тут же — величавость, благородство осанки, движений, посадки головы; огромный лоб, глубокий сильный голос, сверкающий взгляд. В отце Александре поражало сочетание стремительности (удивительной при его склонности к полноте) с твёрдой поступью, связью с землёй. С людьми же он был так деликатен, так мягок и сдержан, что даже прикасался к ним (например, когда что‑то передавал) не просто вежливо, но с необыкновенной бережностью. Как будто он прикасался к драгоценным и хрупким сосудам. С таким благоговением он не обращался даже со священными предметами в алтаре.
Для него было совершенно органично воспринимать каждого человека как нечто священное, как храм Святого Духа. было очевидно, что его отношение к другим людям основывается на чём‑то бесконечно большем, чем просто душевное общение. Но такое отношение должно быть у каждого настоящего пастыря. Митрополит Антоний Сурожский говорил: «Мы должны научиться прозревать в человеке образ Божий, святыню, которой мы призваны служить, которую мы призваны оберегать, которую мы призваны привести к жизни и славе… Это должно начинаться с нас самих, но это должно быть обращено к другим». А батюшка писал: «никакие красивые камни не могут заменить истинного храма Божия, который должен созидаться в человеческих сердцах» [30].
13
Конечно, отцу Александру приходилось окормлять не только интеллигенцию, ведь «большинство его прихожан составляли обычные люди — жители г. Пушкино и окрестных деревень, сохранившие о нём благодарную память» [31].
У батюшки никогда не было иллюзий относительно мифической чистоты и святости деревенских нравов (о чём иной раз можно прочесть в книгах городских интеллектуалов).
При Советской власти в деревне с каждым годом всё больше распространялись пьянство, хулиганство, сквернословие, испорченность нравов. Обрядовое православие и крещение практически всех младенцев вели к торжеству языческого, корыстного подхода к вере. Некоторые сельские жители одновременно с посещением Церкви практиковали ворожбу, гадание, а иногда и колдовство. Сейчас подобные явления переместились и в города, но прежде это было в основном достоянием сельского быта.
Отцу Александру часто говорили, что в стране трудно всерьёз проповедовать Евангелие, поскольку ситуация в обществе даже не антирелигиозная, не атеистическая, а вовсе индифферентная; происходит возврат к какому‑то докультурному уровню. На это батюшка отвечал, что, действительно, когда люди так опускаются, проповедовать им бессмысленно и что в этом случае незачем «метать бисер перед свиньями».
Но Сам Христос сказал: «Кто имеет уши слышать, да слышит» (Мф 11.15). Слова «да слышит» относятся к тем, кто ищет. Значит надо обращаться к тем, кто ищет. Батюшка полагал, что в действительности ищут очень многие. И хотя было немало людей среди приходящих в Церковь, кто искал не Истины, а самоутверждения или самоуспокоения, отец Александр наперекор всему продолжал «сеять» евангельское слово. Хотя часто зерно падало «на камень» или «при дороге».
Главный контингент православных сельских храмов долгое время составляли пожилые люди, приходившие на службу, в основном, чтобы отдохнуть душой от семейных дрязг. Когда же к отцу Александру стали приезжать люди молодые и городские, неминуемо возник конфликт. Его причиной были недоверие и подозрительность к чужакам. Отцу Александру приходилось всячески сглаживать напряжённые отношения.
Некоторые из его исповедальных проповедей специально посвящены этой проблеме. Сам батюшка легко находил общий язык и с молодыми, и с очень пожилыми людьми. У него были верные и точные слова для любой аудитории. Он мог деликатно указать путь юношам, а через несколько минут найти утешающие, ободряющие слова для пришедшего на исповедь или беседу старика. Это был особый пастырский и просто человеческий дар.
В своих проповедях и исповедях он настраивал пожилых на то, чтобы они приводили детей и внуков в Церковь. Батюшка говорил: «Что тут будет, когда мы все умрём? Храм будет пустой?» То есть он разворачивал их мышление от потребительского отношения к ответственности за Церковь и свой приход.