– Что? Хороши намерения – убеждать своего лучшего друга и отца в том, что ты мертв? Питеру должно быть стыдно!

– Кэйт, – тихо сказал мистер Скокк, – несомненно, у Питера были на это веские причины…

Питер натянул поводья, остановил повозку посреди полей, залитых лунным светом, и обернулся к Кэйт и отцу.

– Всей душой я хотел сохранить мою тайну до самого конца. Сожалею, что так огорчил вас. Я хотел избавить вас от боли.

– О чем это ты говоришь? – воскликнула Кэйт.

– Я должен был спасти всю свою жизнь. Я ведь прожил хорошую жизнь, с хорошими людьми. Не скрою, порой я задумывался о возможности возвращения, но никогда не забывал при этом оценивать то, каким я стал. Я давно понял, что важно всему давать определение. Не по своей вине, но вы прибыли слишком поздно. Вы нашли не меня, а того мужчину, которого видите перед собой. А искали двенадцатилетнего Питера, у которого вся жизнь впереди. Могу вас заверить, что память о тех драгоценных днях, которые мне было позволено провести рядом с вами, останется со мной навсегда. Но ваши поиски еще не закончились, вы же не нашли тогомальчика. Я хотел избавить вас от болезненного осознания того, что вам придется оставить меня здесь.

Питер взял поводья и прищелкнул языком; лошадь тронулась, и тяжелая повозка двинулась по пустынной дороге.

К тому времени, когда вдали показалось шато де Хьюмиэйр, забрезжил холодный, серый рассвет. Сначала путешественники ошибочно приняли струи дыма за облака, но вскоре почувствовали запах гари. Маркиз де Монферон спрыгнул с повозки и побежал вперед… В имении догорал костер. Тяжелые двери шато были открыты, и дверной проем зиял, как рана. Холл был выпотрошен. То, что не понадобилось грабителям, уже превратилось в пепел.

– Ох, сэр, – вздохнула Ханна, – это слишком жестоко…

Мистер Скокк поднял обгоревшую книгу. Это была книга Вольта по электричеству, которую они привезли из Лондона. Маркиз де Монферон повернулся и пошел, не говоря ни слова.

– Подозреваю, – сказал мистер Скокк, – что маркиз всетаки поедет с нами в Лондон.

Кэйт побежала в холл, посмотреть, цел ли ее рюкзачок. Его нигде не было видно, но она нашла то, что искала в углу за дверью – бутылочку с пенициллином для ЛуиФилиппа.

Путешественники осмотрели холл и сделали одно утешительное открытие: грабители забыли взять или не заметили драгоценную люстру. Забравшись на спину лошади, которую держали все остальные, Питер с трудом снял и опустил на пол эту прекрасную вещь, а Ханна завернула ее в занавески.

Тут все услышали, что их зовет маркиз де Монферон. Он стоял на другом конце подъемного моста, не желая заходить в разоренный дом. У него, сказал он, слишком много приятных воспоминаний, связанных с шато де Хьюмиэйр, чтобы портить их жуткими впечатлениями. Случившееся он расценивает как знак, что пришло время порвать с прошлым. Кэйт, Питер и мистер Скокк перешли через мост, чтобы лучше его слышать.

– После того, чему я был свидетелем несколько последних часов, – сказал маркиз, – я убедился, что все, о чем вы говорили, правда. У меня есть предложение к вам. Я буду сопровождать вас и сына в Лондон и постараюсь отладить вашу машину на следующих условиях: если я добьюсь успеха, вы позволите мне вместе с вами отправиться в будущее. Что вы на это скажете?

Кэйт и мистер Скокк обменялись взглядами.

– Считаю, что лучше добраться до дому с аристократом восемнадцатого века, чем не добраться вовсе, – сказала Кэйт.

Мистер Скокк кивнул:

– Согласен.

– Согласна, – добавила Кэйт.

Итак, Кэйт и Ханна, два отца и два сына собрались в трудное обратное путешествие в Лондон. К удивлению Монферона, ЛуиФилипп после всего лишь двух доз пенициллина почувствовал себя гораздо лучше, хотя представители двадцать первого века не могли объяснить, как действует это лекарство. И всетаки на ночь решили остановиться в уютной гостинице в деревне Инксент, чтобы ЛуиФилипп перед морским путешествием чутьчуть окреп. После ужина, когда солнце садилось в плодородной долине, оставив ЛуиФилиппа отдыхать, все пошли к ручью, где водилась форель. Вскоре Ханна и Кэйт вернулись в гостиницу, чтобы отец с сыном могли поговорить наедине. Простояв над ласково бормочущей водой ручья до темноты, они разговаривали, чтото вспоминали и иногда спорили. Мистер Скокк рассказывал Питеру о его маме, а Питер, в свою очередь, рассказывал о своей жизни. Были и слезы, и смех, а временами и тягостное молчание.

Кэйт проведала ЛуиФилиппа, немного посидела с ним, пока он, лежа в кровати, пил бульон. Бульон приготовила жена хозяина гостиницы, которая была так тронута красотой больного, что готова была сделать для него все что угодно.

– Наверное, здорово быть таким красивым, – сказала Кэйт. – Но с другой стороны, пристальное внимание окружающих, должно быть, порой раздражает?

– Вы мне льстите! – ответил ЛуиФилипп. – Вы назвали бы меня простаком, если бы увидели моих кузенов.

Кэйт улыбнулась. «Ну и семейка!» – подумала она.

– Вы уже простили Питера? Я видела, что он не решается говорить с вами за ужином…

– Простить его! Этого напыщенного ханжу…

У Кэйт вытянулось лицо.

– О, не говорите так!

ЛуиФилипп громко рассмеялся.

– Я вас дразню. Разумеется, я его простил. Он ведь волновался изза того, что вам грозит опасность. Я это понимаю. Я был виноват… немножко. Если бы Сорель не схватил меня в Монтрейле, я все еще валялся бы в канаве – слишком был слаб, чтобы двигаться! Получается, Сорель спас мне жизнь!

– Знаете, Питер хороший…

ЛуиФилипп снова засмеялся и чуть было чтото не сказал, но вовремя остановился.

– Что? – спросила Кэйт. – Продолжайте…

– Сначала я принял Питера за рассудительного, спокойного парня, но теперь вижу, сколько в нем страсти. В его манерах есть чтото такое… Думаю, он по натуре – защитник. Мальчик Питер, должно быть, был в вас влюблен.

* * *

Все видели, что мистер Скокк потрясен. Он был в отчаянии, убеждал Питера вернуться с ним и в то же время волновался: а вдруг видение Кэйт правильно и его сынмальчик уже ждет их в двадцать первом веке? Все это было загадкой, которую никто не мог разгадать. Впрочем, Питер не поддавался уговорам, потому что его отец искал двенадцатилетнего мальчика, а не мужчину, достигшего среднего возраста.

– Вам по другому поводу надо печалиться, мистер Скокк, – не слишком тактично заметила Ханна за завтраком. – При всей учености маркиза де Монферона машина может даже его привести в недоумение, прошу прощения, сэр.

Теперь, когда тайна была раскрыта и гнев Кэйт остыл, она при общении с Питером испытывала некоторую застенчивость. Она тайком поглядывала на него и пыталась увидеть мальчика в мужчине и мужчину в мальчике, зачарованном и переменившемся с течением времени. Кэйт хотелось бы, чтобы ее юный друг увидел, кем он станет, и думала, что ему бы это понравилось.

По дороге в Кале, где они должны были сесть на дуврский пакетбот, Кэйт ухитрилась занять место рядом с Питером.

– Если нам удастсяисправить антигравитационную машину, – сказала она ему, – и двенадцатилетнему мальчику удастсявернуться домой, что я должна рассказать ему о вас? И есть ли чтонибудь такое, что выхотели бы рассказать ему?

Питер расхохотался.

– Честное слово, Кэйт, ну и вопросик! С чего же мне начать…

– У вас есть время. До Кале еще плыть и плыть.

Через дветри мили Питер повернулся к Кэйт и сказал:

– Не знаю, как ты опишешь ему меня – это уж твое дело. Но могу сказать себе, двенадцатилетнему, три вещи. Вопервых, не бывает совершенной жизни, но он гораздо счастливее, чем ему кажется. Многие годы я засыпал, представляя подробные картины жизни, которую потерял. Было очень больно сознавать, что только тогда, когда я уже не жил той жизнью, я понял, как был счастлив. Второе – его папа на самом деле любит его, и он никогда не должен в этом сомневаться. И чем взрослее он будет становиться, тем яснее будет это понимать.