— Коля, можно я поцелую Валюшу? — неожиданно весело спросил Кузнецов. Не ожидая ответа, он порывисто обнял Валю и, не оборачиваясь, пошел к двери.

— Мицкевича, двенадцать, — шептала Валя. Счастливая улыбка освещала ее лицо. Эти два слова звучали как пароль, как надежда, как обещание чего-то доброго и счастливого, что должно наступить в судьбе двух людей, любивших друг друга и не смевших сегодня связать свои жизни.

В ту же ночь Кузнецов выехал в отряд на машине, позаимствованной у гебитскомиссара города Луцка.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Времени было в обрез. Я попросил прислать ко мне Крутикова, и пока дневальный его разыскивал, мы с замполитом Стеховым попробовали наметить маршрут по карте. Синий карандаш замполита уверенно дошел до черной цепочки, обозначавшей железную дорогу, на минуту задержался, потом осторожно пересек цепочку и дальше пошел медленно, нетвердо, с остановками, уже не ложась на бумагу, а только слегка ее касаясь и оставляя не линию, а скорее намек на нее.

— Трудно предвидеть, — сказал Стехов, — как все обернется. Надо дать Крутикову примерный план, а там пусть действует по своему усмотрению. Положимся на его находчивость.

— Во всяком случае, — сказал я Стехову, соглашаясь с его доводом, — не позже двадцатого января Крутиков с группой должен быть в районе Львова.

— Это безусловно.

По нашему предположению, группа Крутикова должна добраться к месту двадцатого, не позже, и уже двадцать первого во Львове должны быть все шестеро наших разведчиков, для сопровождения которых мы и посылаем группу, доверяя ей судьбу отправляющихся во Львов разведчиков и тем самым судьбу одного из важнейших боевых дел.

Каждый день приносил новые и новые вести о наступлении Красной Армии, фронт приближался. Еще немного — и мы окажемся в «окружении» у своих. Неужели же так мало времени осталось нам бороться в тылу врага?! Нет, с этой мыслью никто не хотел мириться. Продолжать борьбу, сопровождать врага, идти с оккупантами на запад!.. Гитлеровцы из Ровно бегут во Львов, значит, сейчас наше место в районе Львова!

Но не так-то просто перебазироваться крупному отряду. Для нас это было тем сложнее, что значительная группа наших товарищей еще находилась в Ровно, в Луцке, в Здолбунове…

К тому же мы ждали из Москвы самолеты. Нам должны сбросить питание для рации и боеприпасы, которых осталось так мало, что с наличным запасом нечего было и думать о серьезном рейде.

Чтобы не терять времени в ожидании самолетов всем, мы решили послать во Львов шестерых разведчиков и с ними радиста. Они получили задание: осесть в городе, подготовить несколько надежных конспиративных квартир и, наконец, заняться активной разведывательной и диверсионной работой.

— Собирайтесь, — сказал я вошедшему Крутикову. — Выйти придется на рассвете. Возьмите карту. Сами понимаете, указанный маршрут не является обязательным. Обязательным является только указанное вам место базирования и срок — двадцатое января.

— Понятно, — сказал Крутиков, принимая карту.

— Вопросы будут?

— А как отряд? Придет к нам туда?

Мы со Стеховым переглянулись. Что можно было ответить? Прийти-то мы придем, но когда? И в какое именно место? Что можно сказать, когда не знаешь ни точного маршрута, ни обстановки, в которой придется идти!

— Значит, насовсем? — сказал Крутиков, не то спрашивая, не то делясь собственной догадкой. — Встретимся уже на свободной земле?

— Не знаю, — сказал Стехов. — Всего не предусмотришь… Ваши все знают, что идти придется под видом украинских националистов?

— Да, предупреждены.

— Знают и о том, что надо соответственным образом держаться?

— Так точно.

— Вести себя надо, как и подобает националистам, — понахальнее, — продолжал Стехов. — Где нужно — забирайте в деревнях подводы, продовольствие… Но усердствовать особенно не надо: крестьян не обижайте, — предупредил замполит.

— Это ясно, товарищ замполит.

Но Крутикова, как видно, сегодня занимало другое. Его занимало главным образом то, где и как он снова встретится с отрядом, с товарищами. Я смог понять это его чувство только тогда, когда самому пришлось прощаться с боевыми друзьями, когда сразу отчетливо встало перед глазами все, что было вместе пережито, передумано; сколько пройдено вместе дорог, сколько отражено опасностей… Я по-настоящему понял Крутикова, когда тяжесть разлуки с товарищами пришлось пережить самому.

— Я думаю, выбор удачный, — сказал Стехов, когда мы остались одни. Он сказал это так, будто предполагал, что я сомневаюсь в том, справится ли Крутиков с заданием. — Человек он решительный, в случае чего найдется. Важно, что он знает порядки бандеровцев, спокойно сойдет у них за «своего хлопца». Как вы считаете, Дмитрий Николаевич?

— Документы нужны ему хорошие.

— Лучше подлинных, — сказал замполит. — Коля Струтинский знает свое дело… Из-за документов у нас не было ни одного провала.

По «документам» отряд Крутикова именовался «специальной группой» украинских националистов, бандеровцев, следующей «на связь к руководству», Стояла дата — 5.1.1944 г.

Цуманские леса соседствуют с железной дорогой Ровно — Луцк — Ковель. С севера они доходят до полотна дороги. Дальше на юг лесов нет — здесь простирается открытая степь, лишь местами перемежаемая перелесками. За время пребывания в лесах Цумани наши разведчики всего два или три раза заходили за железную дорогу. Возвращаясь, они докладывали, что партизан там нет. Наоборот, в селах закрепились так называемые «боивки» украинских националистов. «Боивки» немногочисленны, по пятнадцать — двадцать человек, вооружены немецким оружием и служат опорой назначенным гитлеровцами старостам. Это подтверждали не только разведчики, но и товарищи, которым удалось бежать из этих мест от националистов — Корень, Шевченко, Наташа Богуславская.

Поэтому мы и решили, что партизанам во главе с Крутиковым легче будет пробраться в новые лесные массивы под видом предателей.

— Пойти поговорить с народом, — сказал Стехов.

Я не стал его задерживать, видя, что ему не сидится. Мне тоже не сиделось. Я решил, что изучением карты займусь попозже, ночью, и вышел на воздух. Но одиночество, которое обычно дает отдых после утомительного, проведенного на людях дня, сегодня не успокаивало, а скорее тяготило. Побродив по лагерю и не встретив никого, кроме часовых, я зашел наконец в первый же чум, откуда доносились приглушенные голоса. Там пели. Внутри чума было темно, но, войдя, я узнал голос Цессарского, затем отличил голоса Наташи Богуславской и Жени Дроздовой. Всего в чуме находилось человек семь или восемь. Они пели, пели очень сосредоточенно, — видно было, что для этого, собственно, они и собрались. Хотя наступил уже сорок четвертый год и в Москве знали другие песни, но в чуме пели «Землянку». В песне говорилось о гармони, о том, что она поет о далекой любви, о счастье, заплутавшемся в снегах, и о смерти, притаившейся рядом…

Запевал Цессарский. Он делал это с чувством, отдаваясь целиком песне. Я сел рядом с ним и, видимо, помешал. Песня умолкла. Цессарский принялся рассказывать, как он отвозил раненых в отряд к Федорову-Черниговскому, как их там принимали и вообще как федоровцы живут. Посыпались вопросы. Ну и, разумеется, оказалось в конце концов, что говорят все о делах отряда, о нашей общей работе и особенно о планах на будущее. Всем сидящим здесь уже было известно, что Женя Дроздова, ее муж Василий и Наташа Богуславская включены в группу лейтенанта Крутикова, хотя никто и не знал, куда и зачем отправляется эта группа. Но куда бы ни отправлялась, в отряде привыкли с завистью смотреть на тех, кто уходил по заданию. И вот теперь Николай Струтинский, сам только что вернувшийся из Ровно, прямо-таки напрашивался, чтобы я послал с Крутиковым и его.

— Неужели, — говорил он, — я меньше сделаю, чем некоторые?

— Никто не говорит об этом, — вспыхнула Женя Дроздова. Видимо, она приняла замечание Николая на свой счет.