Возвратившись в лагерь, Саргсян доложил о встрече, но умолчал о том, как он оставил оружие у товарищей и как потом бежал. Ничего не сказал он и о подарке. Я велел привести Струтинского в лагерь.

На другой день я все же узнал о том, что хотел скрыть от меня Саргсян. Узнал из нашей отрядной газеты «Мы победим». В газете был нарисован шарж: с перевернутой назад пилоткой, заложив руки в карманы, важно шествует Саргсян, а позади стоит удивленный разведчик и держит его автомат.

Под рисунком стихи:

Саргсяна в лагере не было, он отправился за Струтинским. Когда он вернулся, я показал ему рисунок в газете:

— Узнаешь?

Он долго рассматривал рисунок. Я видел, как густая краска залила его лицо. Видимо, не зная, что ответить, он смущенно молчал. Я пришел на помощь:

— Это правда?

— Да, — ответил Саргсян.

— Кто же отдает свое оружие? Где это слыхано, а?

— Больше не повторится, — выговорил он тихо. Я узнал, что Саргсян, осознав свою вину, пуще всего боялся, что его перестанут посылать в разведку.

Неподалеку от штабного шалаша стояли люди, которых привел Саргсян. Их девять человек. Они были вооружены самозарядными винтовками СВ, немецкими карабинами и пистолетами. Из карманов торчали рукоятки немецких гранат, похожих на толкушки, которыми хозяйки мнут вареную картошку. Тут же стоял пулемет, снятый, видимо, с советского танка.

— Кто старший? — спросил я, глядя на пожилого, с тронутыми сединой рыжеватыми усами партизана. Он стоял, опершись вместо палки на срезанный сосновый сук, и взирал, именно взирал строго и испытующе на стоявших рядом молодых людей. Я полагал, что человек с выцветшими усами и есть старший.

Но я ошибся. От группы отделился молодой паренек с пунцовыми — то ли от волнения, то ли от природы — щеками.

— Это вы Николай Струтинский?

— Да, — отвечал паренек сдержанно, но с достоинством.

— Я вас слушаю.

— Да вот, как видите, пришли к вам. Хотим остаться.

— Это ваш отряд?

— Тут у нас почти все свои, — сказал Струтинский. — Это, — он показал на пожилого, — отец, эти вот братья — Жорж, Ростислав, Владимир. Те двое — наши колхозники, а эти — военнопленные, бежали из ровенского лагеря. Еще мать у нас с сестренкой, на хуторе укрытые. Если примете нас, возьмем их сюда…

Итак, передо мной партизанская семья. Отец, мать, четверо сыновей… Ребята, что называется, один к одному.

— Всей семьей к нам?

Старик ответил за сына:

— Да уж все, кто есть.

Крепкие, кряжистые, похожие друг на друга и на отца; у всех правильные черты, чистые голубые глаза, своеобразная посадка головы, придающая гордую осанку фигуре.

Николай рассказал, что в их группе было двадцать человек, но одиннадцать из них — бывшие военнопленные — недавно ушли к линии фронта, на соединение с Красной Армией.

Говорил он медленно, то и дело заливаясь краской. Старик не сводил глаз с сына и беззвучным движением губ как бы повторял его слова.

— Как же вы партизанили? — поинтересовался я.

— Да так уж, — отвечал, опустив глаза, Николай. — Что умели, то и делали. Ну, а больше скрывались и искали партизан.

— Откуда вы о нас узнали?

— О вас много разговоров по деревням. Мы и решили найти вас и присоединиться…

Так отряд пополнился еще девятью бойцами.

Я много думал о семье Струтинских. Вот она, наша сила. Семья, от мала до велика поднявшаяся на борьбу с врагом. Такой народ невозможно покорить!

…Я увидел у Саргсяна серебряный тесак. Такие тесаки носили обыкновенно немецкие старшие офицеры.

— Откуда он у тебя?

— Товарищ командир, это подарок.

— От кого?

— Да этот самый Струтинский подарил.

Откуда у Струтинского появился немецкий офицерский тесак? Спросил его.

— Да мы тут как-то отбивали арестованных колхозников, а с ними шеф жандармерии ехал. У него я и взял.

— Так это были вы?

— Мы, — сказал Струтинский, недоумевая, почему это могло меня заинтересовать. — Разве мы тут ошиблись, товарищ командир? — спросил он, краснея.

— Нет, — сказал я, — вы поступили правильно. Уничтожать фашистов из фельджандармерии — это наша всенародная, почетная задача.

Всю свою жизнь Владимир Степанович Струтинский проработал каменщиком в Людвипольском районе. Девять детей вырастил он с женой Марфой Ильиничной. Советская власть принесла счастье этим простым труженикам. Впервые почувствовали они себя свободными, полноправными людьми. Свет нового мира вошел в жизнь Струтинских, согрел ее своим теплом, озарил своими высокими идеями, сделал доступными самые смелые мечты.

Владимир Степанович получил возможность на старости лет оставить тяжелую работу и устроился в лесничество помощником лесничего. Николай, окончив курсы, начал работать шофером в Ровно. Жорж уехал в Керчь, поступил на судостроительный завод учеником токаря. Как и брат, он получил квалификацию бесплатно, за счет государства. Младшие дети оставались пока в семье.

Началась война. Враг захватил родной край. В первые же дни оккупации двух сыновей Владимира Степановича — Николая и Ростислава — арестовали и хотели отправить в Германию, но они бежали из лагеря в лес. Скоро к ним присоединился третий брат — Жорж. Начало войны застало его в армии; часть попала в окружение; после долгих мытарств Жорж пробрался в родные края.

С разбитого, брошенного на дороге танка Жорж снял пулемет и приспособил его для стрельбы с руки. Так у братьев появилось оружие. Из этого пулемета Николай и убил фашистского жандарма. Автомат, взятый у убитого врага, стал оружием Николая.

Они и не заметили, как стали партизанским отрядом — пусть маленьким, но активным. К сыновьям присоединился отец. По его предложению командиром назначили Николая.

Партизанская семья Струтинских обрастала людьми. Присоединялись односельчане, колхозники из соседних деревень, бежавшие из лагерей военнопленные.

В селах начали поговаривать о братьях-партизанах. По указке предателя фашисты ворвались в дом Струтинских, где была только мать, Марфа Ильинична, с четырьмя младшими детьми. Ее били ногами, прикладами, били на ее глазах детей, требуя, чтобы она указала, где муж и сыновья. Ничего не добившись, палачи скрутили ей руки и заявили: «Повесим, если не скажешь».

Но не повесили. Решили оставить, надеясь, что когда она будет дома, удастся выследить ее сыновей.

Ночью Владимир Степанович пробрался к своей хате и тихонько постучал.

Марфа Ильинична открыла дверь.

— Слушай, мать, — сказал Владимир Степанович, войдя в хату, — зараз собирайся, бери хлопцев, бери дочку, и пойдем. Я провожу тебя на хутор, к верному человеку. Володю возьму с собой.

Марфа Ильинична наскоро собралась, разбудила детишек. Под покровом короткой летней ночи, никем не замеченные, Струтинские покинули родной угол. Через день фашистские жандармы сожгли хату, а оставшийся скарб разграбили.

Эту волнующую историю рассказал мне Владимир Степанович. Он поделился своей тревогой за жену и детей:

— Боюсь, найдут их на хуторе. Если найдут — беда. Не оставят в живых.

— А часто ездят фашисты на этот хутор?

— Фашисты почти не ездят…

— Ну ничего, пока как-нибудь обойдется, а там придумаем, — успокоил я старика, думая про себя, что надо взять его жену и малышей в отряд и отправить самолетом в Москву.

— Фашисты почти не ездят, — продолжал Владимир Степанович, — а вот националисты… Они ведь нас агитировали, хотели, чтобы мы к ним подались. Видите вот. — Он достал из кармана кисет и извлек оттуда смятую бумажку с краями, оборванными на курево. — Листовки давали читать… Ну а мы… Мы как прочли те листовки, так сразу и порешили: будем искать партизан, а не найдем — сами станем партизанить, своим, значит, отрядом. Я и опасаюсь теперь, как бы предатели не нашли старуху мою на том хуторе… — Голос его дрогнул. Он помолчал и добавил: — Может, можно их в отряд, товарищ командир? Старуха у меня еще бодрая. Да и дети будут помощниками.