Игорь перебил Ермакова жестко:

- Госплан”, “Министерство”, Сергей Сергеевич, все это из сталинского прошлого, экономика. Сегодня вроде бы другая эра…

- Вроде бы… - саркастически повторил он- Скажу тебе напрямки, дорогой Иваныч - он же романтик-хиромантик, зело ты ученый, да, видать, сильно недоУченный. Ты мне нравишься, недоученный! По складу ума, ты, вижу, - народник. С сердцем. На всякую беду откликаешься. Лезешь во всякую дырку. И ему - ткнул большим пальцем за спину- своими глупостями не надоедаешь. Но ему все равно наврут в три короба. И о тебе, и обо мне: служба ГБ у нас налажена… Да и зависть качество не редкое… Хочу, чтоб тебе, энтузиасту, народному заступнику, не сломали шею. А ты к этому близок. Опасно близок. Уточнять не буду. Уточню, может, когда съем с тобой пуд соли. Но не сейчас.

Ермаков посчитал, что он съел с Тимофеем Ивановичем этот самый “пуд соли” лишь через год, когда судьба Игоря повисла на волоске, а точнее, романтик, без преувеличения, вернулся с того света, и даже бывший зек Акопян, человек верный и подозрительный, поверил, что Некрасов вовсе не “подосланный казачек”,

И вот в день обычной толкотни и ругани у касс, когда новые волны подсобниц снова пели с надрывом старую нюрину припевку “…не хватает на харчи” Игорь Некрасов, удрученный нищенской советской зарплатой, опять воскликнул что-то по поводу “дурацкой, предельно жестокой к нашим людям экономики”, тут Ермакова и прорвало:.

- Никакая это, Иваныч, , не экономика. Это, прости, заблуждение пролетарского дитяти, от которого, как и от всех нас, всю жизнь правду прятали, как от несмышленышей острые предметы… …Это чи-истая политика.

- Политика?!

- Политика, Игорь. Многолетняя… и - ой какая продуманная! Не слыхал о том?!

Нашей номеклатуре что перво-наперво надо. Что б жилось ей в безопасности и, пусть даже в голодной вымирающей стране - сытно.

Для этого им важно, прежде всего, что б у рабочего человека десятки до получки не хватало. Не хватало по-сто- ян-но! Метался, бедняга в запарке, где занять? Это политика или нет? Чтоб он, работяга, никогда и головы не поднял. А руки на власть, тем более…”

Игоря Ивановича это так ошеломило, что он даже неосторжно записал это в своем дневнике. Часто перечитывал и - не верил. ” О “верхушке” можно что угодно говорить но - не злодеи же они?!”

А год назад, когда Игорь был еще зеленым новичком, и они в кабинете управляющего стройкой “удили рыбу”, управляющий быстро ушел от опасного откровения. И когда Некрасов спросил тогда с утвердительной интонацией: - Не с Будапешта ли началась строительная паника? Ермак тут же подхватил дозволенную тему:

- Вы правы Игорь Иванович. Будапешт, где коммунистов, по рассказам Юрия Андропова вешали на фонарях,. на Старой площади вспоминают, как страшный сон. На долгие годы напугал Хруща продувной поп Андроп бежавший оттуда без штанов . С той поры все там и держится за штаны. Будапешт андропам весьма на руку! Понятно стало, романтик?

- Сергей Сергеевич, второе издание Будапешта нашей стране, по- моему, не грозит. Правда, одну лабораторию в Академии наук СССР, после нашей стрельбы в Будапеште шумевшую, “где наш прокламированный интернационализЬм?!” разогнали. Да в двух московских институтах студиозы покричали. Их быстро спровадили ненадолго в Мордовию, чтоб охладились. И все! В Москве к тому же, как всем нам известно, со времен революции стоит Первая Пролетарская дивизия…

- Ох, много ты понимаешь, ученый муж!.. И так, сворачиваем удочки, дорогой романтик. -Круто поднялся. Проводил Игоря до двери, закрывая за ним дверь, пробасил почти угрожающе:

- Вот что, дорогой “подкидыш” так тебя и этак. Жить хочешь?! Мое последнее слово - шерсть стриги, а шкуры не трогай.

8.

Но “шкура” по убеждению Игоря, уже ползла по всем швам.

Ныне слово за молодыми, понимал он.. За каменщиком Шуркой, в частности.

Правда, о первых судах над диссидентами до Университета слухи доходили. И с каждым годом таких судов было все больше: Лубянка, забрызганная кровью невиных людей по крышу, свое дело продолжала, как ни в чем не бывало…

. “Вы хотите раскачать стихию?!” -гневно бросит московской интеллигенции Микоян позднее.

Нет, не хотелось Игорю верить, что снова потащат людей в тюрьму за инакономыслие. Как при Сталине - за анекдот.

“Раскачать” страну - не дадут, а вот пропить - сколько угодно!

Веками существовала поговорка “Пьет, как сапожник”, “Ругается, как извозчик”. Однажды Игорь услышал из открытого окна всхлипывающий женский голос: “Детей бы постыдился! Пьет, как со стройки…”

‘Игорь был уязвлен до глубины души: “Входим в поговорку.”

Еще весной, когда Игоря пригласили в подвал “обмывать угол”, у него мелькнуло: бригадные праздненства и все эти традиционные “обмывы” надо переносить, и немедленно, из подвалов - к свету.

… Рабочий клуб со сплошными, в два этажа, окнами, выстроенный, по настояниям Игоря Некрасова, за месяц, несколько смахивал на гараж…. Потолки, правда, высокие, дворцовые, запахи острые, свежие, даже побелка еще не подсохла.

Ермаков запоздал, ворвался в клуб радостно-возбужденный, возгласив с порога: -А знаете, какая здесь акустика! -И гаркнул во всю силу легких:

Чумаков заметил удрученно:

- Заголосят “Шумел камыш” - слышно будет в ЦК - Акустика!.. Тоня б не опоздала, - беспокоился Игорь.

С горластой и суматошной Тоней нынче было связано многое Ей предстояло “солировать”. Появится кто сильно нетрезвый, встретить его такой частушкой, что б он в другой раз меру знал…

От корпусов спешили рабочие. Тоня Горчихина, в резиновых сапогах и со свертком под мышкой, мчалась с озорным присвистом впереди всех, разбрызгивая рыжую грязь. Так, наверное, девчонкой носилась по лужам

Игорь ждал ее у дверей, стараясь отрешиться от мыслей последних дней… Ну и деньки! Тихона вздернул. “Удили рыбу”.

В новом детище Игоря Некрасова “Строительной газете Заречья” наибольший успех имели стихи о теще и ее зятьях

В теще все узнали начальника конторы Чумакова. У него дочек - целая лесенка. Пока Чумаков видел в молодых каменщиках будущих зятьков, он “выводил” им одну зарплату. Как только пареньки начинали косить глазом на сторону - другую…

Александр Староверов был у Чумакова гостем желанным. Помогали Александру во всем. Шестой разряд дали…

И вдруг- Нюра с ребенком! Воистину как снег наголову! Чумаков пришел в ярость: “У меня чай пил, а на стороне брюхатил?!”

“Стала им теща зарплату выводить:

Микишке - тыщу,

Нихишке - тыщу,

А Шурке-набаловушку - пригоршню пятаков..,”

Когда Александру снизили зарплату, он в запальчивости обозвал Чумакова “кротом” (“Подкапываешься под меня, крот!”), и… пришлось ему перейти на “пригорышю пятаков”.

Силантий пробовал заступиться за своего ученика, потому-то и поспешил похвалиться его стеночкой… Когда пришла газета с заметкой об Александре Староверове-передовике, Чумаков разрешил Александру явиться с повинной. Попросить прощения хотя бы за “крота”. Александр не пришел…

Заступничество Силантия с той поры вело к последствиям прямо противоположным. “Бить, пока не отучим отбиваться!” - заявил Чумаков.

На подмостях говаривали: “Был Сашок за набаловушка, стал - пропащая головушка…”

В шуточных стихах прямо об этом не говорилось. Они лишь намекали.

Но и намек привел Чумакова в исступление.

Если бы не Тихон Инякин, он бы, наверное, сорвал страничку со стихотворением.

Тихон Инякин оттянул его за руку от “Строителя”, цедя сквозь зубы со злостью:

- Не тут роешь, Пров!

Пришла в клуб и принарядившаяся Огнежка. Александр нашел, неожиданно для самого себя, что-то общее между золотыми клипсами Огнежки, и шебутными, все цветов, нарядами Тоньки.

Каждая хочет чем-то выделиться. Тонька на постройке самая ободранная, а тут самая нарядная.