«Да что это со мной происходит? — одернула себя Фиона. — Я, наверное, с ума сошла. Воображаю себе разговоры, которых не слышу, да еще и грублю себе от имени мужа приятельницы, человека, которому, вероятно, я не настолько интересна, чтобы осуждать меня».

Милли положила трубку в тот самый момент, когда мимо нее пролетел хлебный катыш.

— Чем это ты занимаешься, Фиона? — спросила она, искренне удивившись.

Фиона перестала бросаться.

— Пытаюсь приклеить кусочки булочки к потолку.

— Вижу.

— Как там Тим?

Фиона дала Милли возможность повторить все его высказывания. А может, и нет.

— Он не в настроении. Скверное утро. Но к концу приободрился. Пошел обедать. Они давно знакомы.

— Что ж, это должно помочь. Грэм всегда приходит в себя после обеда с друзьями. Там можно осточертеть друг другу разговорами о крикете, досыта наговориться о пляжном волейболе и посостязаться в рыгании.

— Мне кажется, это будет не такой обед, — тихо произнесла Милли.

— А с кем он идет?

— С женщиной. Вместе учились в школе.

Фиона приподняла бровь:

— А, ну ясно, час будут предаваться воспоминаниям, потом иссякнут темы для разговора, соврут друг другу, что будут держать связь, и быстро разойдутся. Я и сама это проходила.

Милли поднялась, чтобы достать из печи еще один противень, и сказала:

— Думаю, что на сей раз все будет иначе. Это его детская любовь.

— Значит, так, — решительно проговорила мисс Блоуэрс. — Начнем с церкви.

Макс весь напрягся. Они с Тесс уже обсуждали это, прежде чем прийти сюда. Убедившись, что это единственная подходящая школа в районе, Макс нехотя согласился с тем, что им придется хотя бы сделать вид, будто они в меру посещают церковь, пока Лару не примут.

То, что это лицемерие, их не волновало. Вот месяц назад все было бы иначе, но теперь они в отчаянии. У них больше нет денег, чтобы проявлять принципиальность. Принципы — это вроде натуральных продуктов: выбор, безусловно, правильный, если только можешь позволить себе покупать их.

Они заранее решили, что весь разговор будет вести Тесс, поскольку Макс не мог говорить о церкви, не начав кричать о том, как деградировали «Хвалебные песни»[19], которые потускнели и превратились в пародию на телепередачу «Большой брат», и возмущаться болтовней о том, что «О всех созданиях, прекрасных и удивительных»[20] — любимый гимн школьников.

Так что Тесс отвечала на вопросы, постоянно ссылаясь на Джона, Бесподобного священника, словно тот был их личным духовным пастырем или, по крайней мере, они с ним когда-то встречались.

Однако мисс Блоуэрс была не дура. Она поддерживала эту игру, но было ясно, что не верит на слово.

— Главное, что нас волнует, это ваше будущее отношение, а не прошлое, — наставительно произнесла она, обращаясь главным образом к Максу, покрасневшему как рак.

— Разумеется, — виновато ответил Макс.

— Вот и хорошо, — сказала мисс Блоуэрс, довольная ответами. — Значит, буду с нетерпением ждать вас каждое воскресенье в церкви!

У Тесс и Макса был озадаченный вид. Они-то рассчитывали на то, что походят несколько недель, а потом незаметно исчезнут.

Мисс Блоуэрс улыбнулась:

— Разве Джон вам не говорил? Я и сама хожу в эту церковь.

— Кто это? — спросил Грэм.

— Тим Парсонс, — ответила его секретарша.

Грэм смутился, но потом до него дошло.

— Ах, да, Тим! Ну конечно, соедини меня с ним. Алло! Тим? Что случилось? С Милли все в порядке? Как дети? — задавал он обычные вопросы.

Хотя их семьи общаются десять лет, друзьями с Тимом они так и не стали. Иногда обедают или ужинают, когда Тиму нужен совет по части финансов, а Грэму — о компьютере; ходят смотреть идиотские фильмы, которые их жены ненавидят, но тем дело и ограничивается. Звонок на работу — дело почти неслыханное.

Тим постарался побыстрее успокоить его:

— Да все нормально! Все чувствуют себя хорошо, кроме Милли, которую тошнит целыми днями. Придется мне к этому привыкать, что поделаешь?

Грэму послышался оттенок негодования в его голосе Интересно, не ошибается ли Фиона, которая считает, будто Тим рад этому новому ребенку?

— Это хорошо, что все в порядке. А что от меня требуется?

Тим откашлялся. Он то и дело покашливал в продолжение разговора. Грэм, как и большинство людей, не отличался развитой интуицией, но даже он догадался, что Тим вовсе не простужен, а просто нервничает.

— Мне немного неловко, — произнес Тим наконец.

Грэм подождал, пока тот продолжит, но скоро понял, что ему придется выпытывать у Тима то, что тот собирался ему сообщить. К сожалению, по этой части он был неопытен.

Грэм двенадцать лет был женат на женщине, которая выкладывала ему все, что только появлялось у нее в голове, хотел он это слышать или нет. Жить с Фионой было все равно, что жить с радио, говорящим круглые сутки. Со временем он приспособился включать или выключать его по желанию, увеличивая громкость, когда речь заходила о чем-то (относительно) важном.

Пожив достаточно в браке, он понял, что разговорчивость Фионы — одна из причин, по которой он женился на ней, а вовсе не женские прелести, таившие немало неожиданностей. Ему трудно давались светские разговоры, поскольку, к несчастью, он родился без интуитивного чувства такта или дипломатии.

— Это все равно, что быть калекой, — признался он Фионе после того, как в течение месяца с начала их знакомства оскорбил всех ее друзей и большую часть семьи (особенно мать). — Для всех будет лучше, если я стану помалкивать или просто буду отвечать только на ясные, точно выраженные вопросы, требующие конкретных ответов.

Приняв это решение, он понял, что всем покажется скучным, однако осознал, что лучше прослыть занудой, нежели обижать близких: это не так занимательно, но более продуктивно в смысле сохранения брака и дружбы с окружающими.

Фионе, к счастью, его выбор пришелся по душе, и она не рассматривала его как препятствие к замужеству. Больше того, как Грэму ее говорливость стала казаться достоинством, так и она пришла к мысли, что его вынужденная сдержанность уравновешивает ее болтливость. Ей хватило ума, чтобы понять, что она никак не могла выйти замуж за человека такого же разговорчивого, как она. Помимо всего прочего, их бы никуда не приглашали.

Полностью Грэм отдыхал только тогда, когда оставался с Фионой. Она изучила его и, даже хорошо зная, любила.

Однако недостатком этого долгого и счастливого брака было то, что у мужа никогда не было возможности развить навыки общения. Он так и остался подростком с небогатым словарным запасом, произносящим односложные фразы. Разумеется, если речь не заходила о теще; тогда будто включался волшебный переключатель, и Грэм превращался в певца в стиле «рэп» из гетто, который злобно изрыгает свое негодование.

Однако было ясно, что Тим позвонил ему не для того, чтобы обсудить его тещу, поэтому Грэм впал в полный ступор. Он только молил Бога, чтобы Тим не начал задавать ему вопросы, которые потребуют распространенных ответов.

Не в силах придумать ход, который прекратил бы эти муки, он повторил то, с чего начал:

— Так что от меня-то требуется, Тим?

Грэм замер, сделав это робкое усилие, но оно, похоже, сработало: после этого он не смог закрыть Тиму рот.

— Наверное, ничего, но я не знаю, к кому можно было бы еще обратиться. Ну не к Милли же! Да я уже говорил с ней об этом, скорее, намекал, но у нее сделался такой голос, ну, ты знаешь, так что я не стал продолжать, а потом, когда положил трубку, понял, что мне нужно с кем-то поговорить, но никого другого не нашлось. Вот так всегда бывает — когда женишься и заводишь детей, теряешь всех старых друзей, но это не относится к женщинам, их все больше становится…

И он продолжал в том же духе, а Грэм меж тем терпеливо слушал, как делал это в браке, вставляя подходящие междометия и выжидая, когда прозвучит что-либо стоящее. В конце концов он уловил кое-что интересное: