— Красивая. И очень полезная. — Она тычет шкатулку в объектив. — Видишь? Это дорожная мыльница! — ухмыляется она.

Издалека доносится мой неестественный голос:

— Вообще-то это не мыльница… Это… Знаешь, для твоих сокровищ…

Кван изумленно рассматривает шкатулку:

— Не для мыла? Для украшения? Ооо!.. — Она снова тычет коробочку в объектив, на этот раз с большим уважением. Потом ее взгляд просветляется: — Джордж, ты слышать? Моя сестра Либби-я говорит, что я заслуживать сокровища! Купи мне бриллиант, большой бриллиант, чтобы положить в дорожная мыльница!

Джордж что-то бормочет, камера резко виляет в сторону. Он кричит:

— Сестры, встаньте вместе у камина!

Я отнекиваюсь, говорю, что мне пора домой, что у меня полно работы, но Кван со смехом стаскивает меня с дивана:

— Давай-давай, лентяйка! Никогда нельзя быть слишком занята для старшая сестра.

Камера едва слышно жужжит. На лице Кван застывает улыбка, будто она ждет, что вспышка вот-вот погаснет. Она крепко прижимает меня к себе и бубнит своим удивительным голосом:

— Либби-я, моя сестра, такая дорогая, такая добрая ко мне…

Я на грани истерики — и на видео, и сейчас, когда я его смотрю. Я вижу, как моя жизнь проходит мимо, и я больше не могу закрывать на это глаза. Я чувствую, что мое сердце вот-вот разорвется.

10. На кухне у Кван

Кван приглашает меня на ужин в шесть тридцать — она всегда приглашает меня в это время, если не считать того, что, как правило, мы садимся за стол не раньше восьми. Я уточняю, будет ли готов ужин к шести тридцати, в противном случае я лучше приду позже, потому что очень занята. Ровно в шесть тридцать, и ни минутой позже, отвечает она.

В шесть тридцать мне открывает Джордж. Он без очков, и его взгляд затуманен. Редкие клочковатые волосы стоят дыбом, словно он рекламирует новое средство для антистатической обработки. Недавно его назначили управляющим в магазине «Продукты за бесценок» на Ист-Бэй. Когда он только начал работать там, Кван не одолела и половину названия, хотя он то и дело ее поправляет, она по-прежнему называет магазин «Продукты без цен».

Кван сидит на кухне и чистит черные грибы. Рис еще не промыт, креветки не разделаны. Похоже, что обед откладывается как минимум часа на два. Я раздраженно швыряю сумку на стол, но Кван не обращает никакого внимания на мою досаду. Она поглаживает рукой свободный стул:

— Либби-я, садись, я должна тебе что-то сказать.

Проходит около полминуты, прежде чем в воздухе разрывается бомба:

— Я говорила с человеком из Мира Йинь, — она начинает тараторить по-китайски.

Я глубоко вздыхаю, давая ей понять, что у меня нет никакого желания разговаривать на эту тему.

— Лао Лу, ты его знаешь, хотя и не встречала в этой жизни. Лао Лу сказал, что ты должна остаться с Саймоном. Это твоя йинйань — судьба, которая сводит вместе возлюбленных.

— Почему это моя судьба? — неприязненно осведомляюсь я.

— Потому что в прошлой жизни ты любила одного человека, еще до Саймона. Позже он доверил тебе всю свою жизнь, чтобы ты его полюбила.

Я медленно сползаю со стула. Я никому не говорила о настоящей причине нашего развода, в том числе и Кван. Просто сказала, что мы перестали понимать друг друга. А теперь она сидит здесь и рассуждает об этом так, будто все на свете, черт их побери, и живые, и мертвые в курсе наших дел.

— Либби-я, ты должна поверить, — продолжает она по-английски, — этот человек Йинь, — наш друг, говорит, что Саймон тебя не обманывать. Ты думать, что он любит тебя меньше, ее больше. Нет! Почему ты все время так думать, сравнивать любовь? Любовь — не деньги…

Меня бесит то, как она защищает его.

— Да брось ты, Кван! Неужели ты не понимаешь, какую чушь несешь? Если бы кто-нибудь нас услышал, то подумал бы, что ты свихнулась! И если призраки и вправду существуют, почему я тогда их не вижу? Почему, а?

Теперь она аккуратно разделывает креветки, отделяя внутренности от панцирей.

— Когда-то ты видеть, — говорит она, — когда маленькая девочка.

— Я притворялась. Призраки — это игра воображения, а не какие-то там люди Йинь.

— Не говори «призрак». Для них это расистское слово. Только плохой человек Йинь называть «призрак».

— Ах да, я забыла, мертвецы теперь тоже стали политкорректными. Ну ладно, так как же все-таки они выглядят? Расскажи! Сколько их здесь сегодня? Кто сидит на этом стуле? Мао Цзэдун? Чжоу Эньлай?[24] Вдовствующая императрица?

— Нет-нет, они не здесь.

— Ну так скажи им, чтобы заглянули! Скажи, что я хочу их видеть. Хочу спросить, кто их уполномочил давать консультации по вопросам брака.

Кван расстилает на полу газеты, чтобы жир с плиты не брызгал на пол. Она кидает креветки на раскаленную сковороду, и треск шипящего масла моментально наполняет кухню.

— Люди Йинь захотят приходить, тогда и приходить, — голос Кван перекрывает шум, — они не говорить когда, потому что считать меня своя семья, приходить без приглашения: «Сюрприз, мы здесь». Но почти всегда приходить на ужин, когда одно или два блюда вышли неудачные. Они говорить: «О! Этот окунь слишком жесткий, может, готовить минуту слишком долго? А этот маринованный турнепс совсем не хрустящий, должен быть звук, словно идешь по снегу, хрусть-хрусть, тогда ясно, что можно кушать. А этот соус — шш! — слишком много сахар, только чужеземец захотеть его кушать».

Ля-ля-ля. Смех, да и только. Она болтает о том, что они с Джорджем и всей его родней не устают обсасывать изо дня в день — тоска смертная. Мне хочется плакать и смеяться одновременно, выслушивая в очередной раз ее версию безмятежной жизни на том свете — версию, смахивающую на любительское ресторанное ревю.

Кван бросает лоснящиеся креветки в пиалу.

— Многие люди Йинь очень заняты, много работать. Хотят отдохнуть, приходить ко мне — для задушевный разговор, еще потому что я хорошо готовить, — самодовольно говорит она.

Я пытаюсь поймать ее на собственных противоречиях:

— Если ты замечательно готовишь, почему же они так часто критикуют твою стряпню?

Кван нахмуривается и выпячивает нижнюю губу с таким видом, будто не ожидала от меня подобного глупого вопроса:

— Они не критикуют, просто дружеский открытый разговор, откровенный, как между друзьями. И на самом деле не приходят кушать. Как могут кушать? Они уже умереть! Только делать вид, что кушать. Но обычно они хвалить моя стряпня, да! Говорить, что никогда не кушать такой хорошей еда. Ай-я, если бы только смогли попробовать мои блины с зеленым луком, они — ох! Умереть такие счастливые! Но — слишком поздно — уже умереть.

— А ты заверни им с собой, — советую я.

Кван раздумывает над тем, что я сказала.

— …Ха-ха-ха! Шутка! Ты шутить, — она щиплет меня за руку, — несносная девчонка. Все равно люди Йинь любить навещать меня, говорить об ушедшая жизнь — как банкет, много-много блюд. «О! — говорить они, — теперь я вспомнить. Эта часть мне нравится, эта — не очень. Это я скушать слишком быстро. Почему я не попробовать это? Почему я позволить испортить эта часть моей жизни, совсем-совсем испортить?»

Кван бросает в рот креветку, перекатывая ее из стороны в сторону, пока не остается один панцирь. Меня всегда поражает, как ей это удается. Для меня это сродни цирковому трюку. Она удовлетворенно чмокает губами.

— Либби-я, — говорит она, протягивая мне тарелку с золотистыми кусочками, — ты любить сушеные гребешки? — Я киваю. — Вирджи, родственница Джорджи, прислать мне из Ванкувера. Шестьдесят долларов за фунт. Некоторые думать, что это слишком дорого, если каждый день. Должны приберегать лучшее на потом… — Она бросает гребешки на сковородку с нарезанным сельдереем. — А для меня лучшее время сейчас. Ты ждать, все изменится. Люди Йинь знать это. Всегда спрашивать меня: «Кван, где лучшая часть моей жизни? Почему лучшая часть моей жизни проскользнуть между пальцами, словно маленькая проворная рыба? Почему я приберегать на потом, чтобы узнать, что „потом“ уже прошло?» Либби-я, на вот, попробуй. Скажи мне, соленое или еще досолить?