– Этот ведет дело серьезно, – сказал он, возвратившись. – Он устроился таким образом, чтобы никогда не ложиться спать. Пять лет он так стоит, каждый вечер после заката солнца достает зубами один кусок хлеба из мешка и выпивает горшок жидкой грязи, который приносит ему его сосед, – тот, с выколотыми глазами.

Вскоре местность стала оживленнее, и караван расположился на ночной отдых, пока Павлиний и Гиеракс с двумя нагруженными верблюдами отыскивали жилища отшельников. На этом месте жило много поющих монахов, между ними один, превратившийся в скелет молодой постник, давший обет не открывать рта ни для чего кроме пения 130-го псалма сто тридцать раз в день, за что, якобы, Бог обещал ему стотридцатилетнюю жизнь. Умирающим голосом шептал он слова псалма, кивая, однако, с довольным видом уезжавшим. Другой, красивый молодой человек около тридцати лет, могучего телосложения и изысканной осанки, с громовым басом, пересыпал оперные арии текстами священного Писания. Когда Гиеракс и Павлиний подошли ближе, он крикнул:

– И никто не слушает меня, кроме этого немузыкального сброда, тогда как я мог каждый вечер собирать самый большой театр в Александрии! О, я отлично знаю мирские песни! Дьявол учит меня им каждую ночь! Но я скорее откушу себе язык, чем сдамся и запою: «Я стою перед дверью твоею…» Горе мне! Погиб! Опять целый год напрасного покаяния!

Юноша кинулся на землю, схватил обеими руками ремень из бегемотовой кожи и с такой невероятной силой ударил себя по плечам, что кровь выступила при первом ударе.

– Берегитесь вшей! – раздавалось с другой стороны. – Это демоны! Пять тысяч убил я только что. Они бегают под ногами! Внимание! Особенно старые вши злы. Ради Бога, гоните их прочь, вот они!

И истребитель вшей схватил гладко отполированный камень и начал обрабатывать им свое правое колено, как кузнец наковальню.

Через глубокую расселину вел теперь Павлиний своего верблюда на вершину холма, покрытого редкой растительностью. Здесь пребывало около пятнадцати анахоретов, голых и без признака жилья, лежавших или ползавших на четвереньках. При виде верблюда с хлебом они разразились звериным воплем, прячась при этом в кусты. Когда же Павлиний снял с верблюда последний мешок с хлебом и бросил его на возвышавшийся камень, они разом вскочили на четвереньки и стали вытаскивать зубами хлеб из мешка.

– Неужели вам не стыдно? – закричал Павлиний и изо всех сил ткнул ближайшего из них ногой в бок. – Настоятель донес о вас архиепископу, и архиепископ ответил, что если вы не откажетесь от этой скотской жизни, вам не будет больше хлеба. Бог создал вас так же, как других людей. То, что вы делаете, не святая жизнь, как у остальных отшельников, а звериное идолопоклонство.

Голые люди, казалось, не слушали. Только один, не вставая, поднял вверх дико заросшую седую голову и, глядя волчьим взглядом на Павлиния, сказал зычным голосом:

– Тот, кто одевает лилии в долине… кто унизится… скорее верблюд пройдет в игольное ушко… Ты сам такой верблюд! Он верблюд! Гад! Гад!

И под оглушительный рев этих святых Павлиний и Гиеракс с пустыми верблюдами покинули холм питающихся травой анахоретов.

Через четверть часа они нашли место, выбранное для ночного привала. Это была небольшая глубокая лощинка, по стенам которой, как и при въезде в святую область, виднелись открытые гробницы. Погонщики с верблюдами расположились на земле в боевой готовности и с оружием в руках. Гиеракс и Павлиний ушли в одну из гробниц, обитатель которой незадолго до этого умер, как узнал Павлиний дорогой. Они нашли в пещере только полуразбитый горшок для воды, кучу сухих пальмовых листьев и в углу черный крест. Внизу лежало несколько изгрызанных клочков книги. Нельзя было догадаться, кто грыз эти страницы Библии – какое-нибудь животное или отшельник в своих предсмертных муках.

Павлиний был доволен, что Гиеракс принес с собой все возможные холодные кушанья и кувшин вина. Здесь ничего нельзя было сварить, чтобы святые не напали, как гиены. Но и с холодным кушаньем Павлиний осторожно ушел в третью пещеру, чтобы не выдать себя лакомым запахом. Гиеракс не мог есть, как следует. Анахореты отбили у него, по крайней мере на сегодня, всякий аппетит. Он выпил не сколько кружек вина, надеясь хорошо уснуть и забыть ужасы последних часов.

– Вы слишком чувствительный человек, – сказал Павлиний улыбаясь. – Стоит ли волноваться обо всем этом? Мой отец был сторожем зверинца в цирке, где зверей кормили живыми христианами, и все-таки сохранил отличный желудок до столетнего возраста. Я помню его. Он умел рассказывать забавные истории!

Вскоре после этого Павлиний кинулся на пальмовые листья и через несколько минут уже спал. Посланцу архиепископа он еще раньше приготовил из ковров и подушек удобную постель, но Гиеракс не мог заснуть. Он прислушивался к проснувшимся голосам пустыни, ежился, слыша далекий вой шакала, так как он не знал, был ли это дикий зверь или отшельник. Сквозь молчание и шум ночи в его ушах постоянно раздавались глухие удары, которыми старик разбивал демонов на своей голове. Он успокаивался, когда один из верблюдов кричал во сне.

Гиераксу не спалось. Было около полуночи. Пояс Ориона, стоявший при закате как раз напротив входа в пещеру, поднялся довольно высоко. Вдруг перед ним появилось освещенное луной страшное лицо. Высокий юноша, лет двадцати пяти, осторожно, как вор, поднял голову над порогом. Дикая черная борода и спутанные черные волосы не позволяли видеть лица, на котором сверкали впавшие большие глаза. Тихо и медленно карабкался незнакомец. На его шее висела длинная цепь из шипов, она болталась по телу, раня его при каждом движении. Его бедра были обмотаны козлиной шкурой, остальное тело было нагое. Когда незнакомец собирался войти в пещеру, Гиеракс сделал резкое движение. Тогда бородатый мужчина встал у входа на колени, сложил на груди руки и произнес умоляюще:

– Не бей меня! Помоги мне! Пойдем со мной в пещеру, святой человек, и научи меня, как справиться с дьяволом, который приходит ко мне с закатом солнца. Старик, живший здесь раньше, часто целыми ночами молился рядом со мной, и тогда демон не приходил. Пойдем, помолись со мной и не бей меня. Старик, с которым я молился раньше, часто очень сильно бил меня. По голове, это так больно! Бей меня по спине, если это нужно!

Гиеракс колебался, – не лучше ли разбудить Павлиния. Но его удивительный гость просил его так настойчиво и проникновенно, что Гиеракс, движимый любопытством, встал и позволил черноволосому человеку отвести его в соседнюю пещеру. Она выглядела так же неуютно, как и только что оставленная. Даже сухих листьев не было. Очевидно, отшельник лежал прямо на голых камнях.

– Ты, может быть, уже слышал о великом грешнике Гельбидии, святой брат, – сказал незнакомец боязливо. – Это я! Вот! – И он вытащил из угла длинную палку и покорно протянул ее своему гостю: – Бей меня!

И Гельбидий преклонил колени на том месте, где, по его рассказам, колени его предшественника уже выдолбили углубление. Он склонил голову и повторил:

– Бей меня!

Когда Гиеракс заколебался, Гельбидий крикнул с внезапной силой:

– Бей меня или я тебя задушу!

Тогда Гиеракс начал бить. Сначала тихо, потом, заметив радостный блеск в глазах отшельника, все сильнее и сильнее. Радостно прояснилось лицо кающегося; среди побоев он начал смеяться, и, наконец, воскликнул с двадцатым ударом.

– Благодарю тебя. Он ушел! Тебя он испугался. Видишь, святой брат, там, напротив кресла, лежал он в виде обнаженной белой прекрасной женщины. Так любит он приходить больше всего и искушает меня, несмотря на эти шипы, так, что я предпочел бы умереть, чем видеть его. Ее зовут Евстахия, она – монахиня, римлянка. Из ее рыжих волос вылезают два рога. Рога козы, прекрасные и мягкие. Поэтому узнаю я, что она черт. Ее ноги заканчиваются львиными лапами. Ими она разорвет меня, если я дотронусь до нее. Поэтому я прижимаюсь постоянно к этой стене. Но Евстахия смеется над этим, показывая свои белые мышиные зубы, и подбирается по воздуху все ближе и ближе ко мне, и откидывает голову, и подставляет грудь, грудь, грудь… Евстахия! Оставайся со мной!