— Значит, тогда нам лучше отправиться в Галилею, — несколько удрученно сказал Филипп.

— Я тоже должна ехать туда. Что мне было велено передать, я передала. И желаю вам… что мы должны говорить в таких случаях? Да хранит вас Иисус? Идите с Богом?

— Все эти вещи нужно продумать, — сказал Матфей очень серьезно. — То, как мы должны есть, что говорить… Спасибо тебе. Мы все благодарим тебя, сестра. Думаю, теперь мы можем так тебя называть.

— Это вполне подходящее обращение.

Она улыбнулась, сделала короткий жест — жест девочки, обращенный к друзьям, — затем повернулась и вышла. Четверо слуг помогли ей сесть на лошадь, и она кивком головы дала всадникам знак отправляться. Ее одиннадцать братьев молчали, пока не стихли последние звуки удаляющейся кавалькады. Петр вздохнул и сказал:

— Ну что ж, в Галилею.

— Все вместе? — удивился Фома. — По дороге нас могут задержать представители властей. Одиннадцать мужчин, большинство из которых можно узнать по гнусавому галилейскому выговору!

— Каких властей? — спросил Андрей.

— Одной из них или обеих. Я ни той, ни другой не доверяю, — ответил Фома. — Схватят не за проповедь ложного учения, а за то, что шли за лжепророком. — И затем: — Так, так. Выходит, это та самая девочка. Бедное дитя. Впрочем, нет, она уже со всем этим покончила. Один пророк за другим, однако. Преданы невинными. Все убиты. Всех зарубили, разделали и сожрали.

— Но один восстал из мертвых, — произнес Иаков-меньший, с усилием повышая голос. — Сколько раз мне говорить вам о том, что мы с Иоанном видели? А теперь вот и она говорит, что видела его, видела живым, видела его раны и прочее. Когда же вы поверите?

— Я скажу тебе когда, — сдерживая ярость, произнес Фома. — Будут еще и другие предательства. Скоро вокруг появится много лже-Иисусов, попомните мои слова. Вы еще будете довольны моими сомнениями, как это назвал один из вас, — думаю, это был ты, Варфоломей. А по-моему, я ему нужен был. Он ведь понимал, что это хорошо, когда есть хоть один человек, который не верит сразу же всему, что говорят. Как бы то ни было, а я поверю только тогда, когда смогу разглядеть раны на его руках и ногах. И разглядеть хорошенько, а не издалека и не в темноте. Тогда поверю, когда смогу засунуть мои пальцы в эти проклятые дыры. Говорю вам еще раз: сейчас такое время, когда надо соблюдать осторожность.

Все молчали, задумавшись. Фаддей даже кивал головой. Затем Петр сказал:

— Хорошо, давайте по порядку, друзья. О том, чему верить, поговорим после. А пока обсудим поездку. Фома в одном прав. Двигаться надо небольшими группами. По двое и по трое. А встретимся все в Капернауме. В том доме, Андрей, так? Первыми, Матфей и Фома, пойдете вы. Нет нужды напоминать вам об осторожности. Надвиньте на лица капюшоны, с чужими не разговаривайте.

— Теперь все чужие. Каждый встречный — чужой, — заметил Матфей.

— Уж постараемся быть осторожными. Хотелось бы взять с собой немного денег, если у нас еще осталось что-то.

— Немного найдется, — ответил Иоанн, который теперь стал в некотором роде казначеем.

Петр неловко изобразил своей правой рукой благословение. Жест у него получился несознательно — сверху вниз, поперек, снова поперек — фигура с четырьмя углами, построенная тремя движениями. Что-то таинственное.

— С вами Бог и Его благословенный Сын. И душа, принадлежащая им обоим.

Шестьдесят фарлонгов[134] от Иерусалима, если им повезет… Трижды по двадцать, как снова стали говорить многие, приходя в приподнятое состояние духа, когда заново открыли, что у них, оказывается, двадцать цифр[135]. Усталый Фома ковылял, опираясь на посох, сделанный из ветки оливкового дерева. Обращаясь к Матфею, лицо которого сильно раскраснелось (поскольку некоторая полнота его, еще сохранявшаяся, давала о себе знать), Фома заметил:

— Едва ли кто будет нас теперь преследовать. Думаю, мы в безопасности.

— Ты уверен в этом?

— Я этого не говорил. Я сказал — «думаю». Глупо в чем-то быть уверенным.

Еле волоча ноги, они прошли еще шагов двадцать. Птицы насвистывали то, чему они научились в первой части книги Бытия и что не могли изменить ни грехопадение, ни пророки, ни искупление грехов. Солнце, огромный сгусток огня, удаленный от Земли на многие-многие десятки и сотни фарлонгов, двигалось с покорностью, которая, казалось, находилась в полном противоречии с беспощадным жаром его палящих лучей.

— Вера — хорошее слово, да. И надеюсь, что у меня ее ничуть не меньше, чем у моего спутника. Но Бог дал нам глаза и уши. Да и пальцы тоже. Скажи ты мне, что это луна над нами, думаешь, я тебе поверю?

— Ты веришь, что за нами никто не гонится?

— Да, пожалуй, ты мог бы сказать, что я в это верю.

— Надеюсь, вы позволите мне составить вам компанию, — вдруг произнес незнакомый голос. — Нам по пути.

— Быть этого не может! — в страхе оборачиваясь, крикнул Фома. — Откуда ты взялся?! Отойди, сатана, или кто бы ты ни был!

Лицо незнакомца скрывал глубоко надвинутый капюшон. Ладони его из-за длинных рукавов видны не были, но на ногах можно было разглядеть новую обувь. Матфей спросил:

— Идешь из Иерусалима?

— Да, оттуда. Можем мы поговорить? Когда я к вам присоединился, вы что-то обсуждали. Могу я узнать, о чем шел разговор?

— Да, присоединился. Лучше объясни-ка нам, откуда ты явился. — Фома несколько смущенно перекрестил его. — Ага, был за тем деревом. Отдыхал там, да?

Незнакомец доброжелательно усмехнулся. Матфей сказал:

— Если идешь из Иерусалима, разговор может быть только об одном.

— Осторожней, осторожней, Матфей! — прорычал Фома.

— Ну ясно, что об Иисусе из Назарета, о его распятии, о том, как он…

— Ради Христа, будь осторожен! — выкрикнул Фома и готов был теперь откусить себе за это язык.

— Ради Христа, — повторил незнакомец. — Вы изъясняетесь, как некоторые из римлян. Мне приходилось слышать, как они говорят, когда играют в кости, — клянутся Юпитером, Юноной, Меркурием. А некоторые клянутся Христом и находят это остроумным и свежим. Кто этот Христос — новый бог?

— Этот Христос — Иисус из Назарета, — ответил Матфей.

— Ага, а кто же он такой или кем был?

— Да где ты был все эти годы?! — прорычал Фома, уже забыв об осторожности. — Это, как говорят, человек, посланный от Бога. — Но осторожность быстро возвращалась к нему: — Обрати внимание, я не говорю, что это я так утверждаю…

— Умер и погребен, — произнес Матфей. — Он еще говорил, что на третий день восстанет из мертвых. И что-то подобное, говорят, произошло, но никто в этом не может быть уверен.

— Послан от Бога? Если он послан от Бога, почему кто-то должен сомневаться? Если он сказал, что может воскреснуть… Ну ясно же, что он воскрес! Вы мне кажетесь неумными людьми, которые плохо знают Писание.

— Послушай, ты! — сказал Фома, потрясая кулаком. — Может быть, мы люди и не очень грамотные, но мы и не дураки и не собираемся терпеть, когда нас называет дураками какой-то неизвестный, который шагает рядом, но боится показать свое лицо. Дурак-то ты как раз и есть, поскольку не имеешь никакого понятия о том, что греки называют логикой. Слова «человек был послан от Бога» и знание о том, что он был послан Богом, — это вовсе не одно и то же.

— Мы знаем Писание и верим тому, что там сказано, — произнес Матфей.

— Вы верите, что исполнятся пророчества? Пророчества о пришествии Сына Божьего?

— Конечно же верим.

— Вы верите, что пророчества уже исполнились?

— Послушай! — произнес Фома и остановился, чтобы стать перед незнакомцем, который был вынужден тоже остановиться. — Кто бы ты ни был, приятель, но то, чего я хочу, очень просто. Чтобы я мог видеть его перед собой, ибо видеть значит верить. И прикоснуться к его ранам этими пятью пальцами и этими, и…

— Если ты хочешь прикоснуться к ним десятью пальцами, Фома, тебе лучше отбросить свою палку.