— Я не называю имени, — ответил Иисус. — Только ты будешь знать то, что я скажу сейчас, и я запрещаю тебе что-то предпринимать. Тот, кто опустит свой хлеб в блюдо с соусом одновременно со мной, тот и предаст меня.

Затем, перекрывая шум, он громко сказал:

— Ибо грядет Сын Человеческий — именно так сказано в Писании, — и горе тому, кто предаст Сына Человеческого. Но давайте подумаем о другом. Хотя это, в некотором смысле, продолжение разговора, ибо смерть Сына Человеческого должна быть последней из жертв, и принесена она будет ради искупления всех людских грехов. Теперь вы должны полностью понять смысл этой жертвы. Она необходима. Отец Небесный желает смерти Своего сына, который есть часть Его собственной сущности, чтобы заплатить этой божественной чистотой, которой грех противостоит. И не будет меньшей платы за грех. Так вы поймете истинную тяжесть греха, который оценивает Предвечный. И теперь об этой жертве будут помнить до скончания времен, как помнят о Пасхе. Но о ней следует не только помнить — она должна возобновляться, она должна ежедневно совершаться вновь, чтобы искупление людских грехов продолжалось. Ибо совершаемый человеком грех, телесный и духовный, грех, унаследованный им от Адама, ни в коем случае нельзя полностью искупите только через собственное покаяние человека. Как человек каждый день совершает грех, так же каждый день человека нужно спасать. А теперь я научу вас тому, как должна эта жертва возобновляться. Ее следует не просто помнить, но действительно совершать вновь. — Он взял оставшийся хлеб и сказал: — Я беру его и возношу благодарение Отцу нашему за этот благословенный дар. Я разламываю его и каждому даю часть его.

Он разломил хлеб на куски и передал хлебницу по кругу. Когда очередь дошла до Иакова-меньшего, тот, не удержав кусок в своих больших неловких руках, уронил его на пол. Он поднял хлеб и обтер его рукавом. Ученики озадаченно глядели на свой хлеб. Последующие слова Иисуса поразили их.

— Ешьте. Сие есть Тело Мое. Ешьте. — Некоторые замерли, не донеся хлеб до раскрытых ртов («Всегда у него разные неожиданности!»). — Ешьте! — приказал Иисус, и они начали есть. — Сие есть Тело Мое. А вы — те, кто получает силу, которую я оставляю вам. Те же, кому вы эту силу передадите, должны будут делать то, что сейчас сделал я, и так должно быть каждый день, до скончания времен, чтобы искупились грехи человеческие. По вкусу и по виду это хлеб, но на самом деле, когда произносятся слова, это и мое тело, мое присутствие.

Последовала напряженная тишина. Было слышно, как в кувшине булькало вино, которое Иисус наливал в чашу.

— А теперь я беру эту чашу — благословенный дар Отца нашего — и передаю ее вам, чтобы каждый отпил из нее. Это имеет запах и вкус вина, оно такое же прозрачное и жидкое, как вино, но на самом деле сие есть Кровь Моя — Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Пейте!

И они пили, передавая чашу по кругу. Они пили робко, скорее, отпивали из нее, и, когда чаша дошла до последнего, вина в ней оставалось еще много.

— Допивай, Иоанн, — сказал Иисус, — ты последний. — Затем он продолжал: — Когда вы останетесь одни и будете исполнять свой долг, проповедуя учение, вы должны повелеть всем, кто верит в меня, принимать эту еду из Плоти и Крови Моей. Я сказал «одни», но вы никогда не останетесь в одиночестве, ибо я буду с вами. И буду не только в духе, но и в Плоти Моей и Крови — в двух этих освященных формах — до скончания времен. Каждый день меня будут приносить в жертву, и каждый день я буду возрождаться.

Затем Иисус устало откинулся на спинку стула. Фома заговорил в своей обычной грубоватой манере:

— Есть вещи во всем этом деле с плотью и кровью, если мне позволено будет так выразиться, которые я никак не пойму. Я не принимаю это смертельное дело всерьез, потому что ты не погибнешь, когда мы с тобой…

— Фома, Фома! — остановил его Петр.

— Ну хорошо, хорошо, «отойди от меня, сатана» и все такое. Забудем на минуту о смерти. Ты говоришь, что нужно есть твою плоть и пить твою кровь, а так делает только зверь, который убивает и съедает то, что убивает. Но мы ведь люди, а не звери, и мне не нравится то, что ты говоришь.

— Ты выказываешь свою обычную смелость, Фома. Позволь мне изложить это следующим образом. Жертва — это уничтожение. Когда ты ешь хлеб и пьешь вино, ты уничтожаешь их. Но, уничтожая их, ты приносишь пользу своему телу. Однако кусочек хлеба и капля вина — жертва за грехи рода человеческого недостаточная. Поэтому хлеб и вино должны быть превращены во что-то — в какое-то тело, которое не будет жертвой слишком малой. И еще одно. В такой форме — в виде хлеба и вина — я буду вместе с вами. Но буду не как парящий или всепроникающий дух, а как нечто твердое и текучее. Вы можете использовать хлеб и вино, только принимая их внутрь. — Он заговорил громче: — Достаточно легко, слишком легко — и вы поймете это — говорить о хлебе и вине как о простом напоминании, о знаке или символе. Но я действительно должен быть с людьми в этой форме. Простые вещи из нашей повседневной жизни — что может быть лучше?

Снова все замолчали, уже более спокойные, удовлетворенные сказанным. Фома повторял про себя: «Да, да, да». Иисус быстро спросил у Иуды:

— Ты доволен тем, как я это изложил, сын мой?

Иуда улыбнулся, а некоторые засмеялись, и все принялись за недоеденного жареного ягненка, который успел уже остыть. Здесь возник шутливый спор из-за того, кто должен обглодать кость. Петр любезно обратился к Иуде:

— Ты не доел свой хлеб. Когда он такой черствый, он, понятно, плохо идет. Вот так! — Выхватив у Иуды кусок хлеба, который тот держал кончиками пальцев, Петр опустил хлеб в соус в тот самый момент, когда то же сделал Иисус.

От неожиданности Иоанн громко вздохнул. Иисус взглядом предупредил его, чтобы он не подавал виду. А Петр добрыми глазами смотрел на Иуду, который доедал свой кусок.

— Вот так-то лучше, дружище, — сказал Петр. — Нам всем надо подкрепиться. А ты совсем отощал.

Иисус сказал Иоанну:

— Ты видишь? Видишь, Иоанн? Я становлюсь хлебом и вином — плодами земли, которая принадлежит Богу. Я становлюсь жертвой Нового Закона. Но не думай, что они — другие — убьют меня. Вы все причастны к убийству Сына Человеческого.

Снова наступила тишина. Теперь уже никто не жевал.

— И хотя я говорил только об одном, но все вы причастны к его предательству.

— Со мной такого не случится, — решительно заявил Петр. — Я пойду с тобой до конца. Если ты должен умереть, я…

— Нет! — закричал Иисус. — Ты — живой камень церкви. Ты — сообщества тех, которые следуют слову. И все же ты — человек, Петр. Ты грешен, как любой человек, и дух твой по-человечески немощен. Ты отречешься от меня, и сделаешь это с готовностью. Сам увидишь.

— Нет, нет! Этого не будет! Не будет страданий, про которые ты говоришь, не будет убийства! Нет, им не удастся сделать то, что они задумали! Клянусь, я не поступлю так! Я не отрекусь…

— Трижды, Петр. Ты отречешься трижды — прежде чем прокричит на рассвете первый петух. Запомни мои слова.

— Никогда! Никогда! Никогда… — Петр был потрясен.

Когда они покидали постоялый двор, на столе среди хлебных крошек и пролитого вина Иуда оставил мелкую монету для служанки. Они шли в сторону ручья, и Петр держался позади остальных. Перейдя по небольшому мосту на другой берег Кедрона, они направились к огороженному высоким каменным забором Гефсиманскому саду. Петр молчал, когда остальные запели пасхальный гимн:

Суровость лиц ноющих совсем не вязалась с радостным настроением гимна. Когда они подошли к воротам сада, Иуда достал большой ключ, который хранил на груди, и, вставив его в замок, повернул. Послышался громкий скрежет. Иуда посторонился, пропуская остальных, но Петр не захотел проходить.